…У ней следы проказы на руках
И шелковая блузка цвета хаки,
И вечерами джигу в кабаках
Танцует девушка из Нагасаки…
– Завяжу! – крикнул вдруг красавец в косоворотке, ударив по столу кулаком. – Завяжу, перейду финскую границу и уеду в Нагасаки!
– Ты же раньше в Сингапур хотел уехать, – с едва заметной усмешкой проговорил его мрачный бровастый сосед.
– В Сингапур? – переспросил красавец. – Можно и в Сингапур… в Сингапуре тоже неплохо…
Музыкант тут же запел:
В бананово-лимонном Сингапуре…
Когда ревет и стонет океан…
– А это кто такие? – встрепенулся главарь, заметив вошедшего в комнату карлика и его спутников.
– Здорово шамал, Семе-эн! – приветствовал его Шарик Иванович.
– А, это ты… – разочарованно протянул бандит, – а я уж думал, ГПУ пришло меня брать… скучно! И что ты, Шарик, все со своей ботвой лиговской вылезаешь? Знаешь ведь, не люблю я ее! Я бандит интеллигентный, люблю кино и предпочитаю изъясняться по-французски…
– По-французски, Семен Степаныч, мы не сильны… а тебе Миколка привет передавал да просил с этим господином поботать…
– Кто таков? – вскинулся бандит, подозрительно уставившись на Бориса.
– Кто я таков – сейчас не суть важно, – ответил Ордынцев. – Я уже и сам забывать начал, кто я на самом деле. Одно вам скажу, mon ami: в Сингапуре определенно нет ничего хорошего. Те же бандиты, те же полицейские. Разве что ГПУ нету. Насчет Нагасаки, правда, не скажу, там бывать не приходилось… Если честно, то в Сингапуре тоже…
Музыкант, услышав знакомое слово, тут же встрепенулся и запел:
У ней такая маленькая грудь
И губы, губы алые, как маки…
– Помолчи! – оборвал его налетчик. – Дай с человеком поговорить! Так, говоришь, ничего хорошего в Сингапуре? Ты, парень, только для того ко мне пришел, чтобы мечту мою опошлить?
– Нет, mon ami, я пришел, чтобы вам дело предложить. Хорошее дело, красивое… как раз по вашей специальности!
Борис подсел к налетчику и что-то начал ему вполголоса рассказывать. Семен слушал внимательно и заинтересованно.
Владимир Орестович Баранов, сотрудник ГПУ, был не только непримиримым борцом с саботажем и контрреволюцией. Он был еще и большим любителем искусства. Правда, в отличие от вождя мирового пролетариата товарища Ульянова (Ленина), который считал, что из всех искусств важнейшими для нас являются кино и цирк, Владимир Орестович предпочитал театр и живопись. Театр он любил потому, что в театральных труппах попадались хорошенькие артистки, а живопись – за то, что некоторые полотна старых мастеров, как выяснилось, стоят очень больших денег.
– Ты сегодня очень хорошо выглядишь, Полли! – проговорил Владимир Орестович, подливая в бокал своей покладистой подруги шампанское. – Просто картинка!