– Подъедете в ресторан пораньше, – инструктировал Серж Мари и Бориса, – столик заказан. Так просто не сидите, чтобы внимание не привлекать, но и еды много не набирайте. Потанцуйте, вина выпейте – в общем, изображайте влюбленных, которым хочется побыть в одиночестве, чтобы никто с разговорами не лез. Мари, томности во взгляде побольше, этакой лени в движениях, неторопливости… чтобы от других не отличаться.
– Как платье? – спросила Мари, поворачиваясь к Борису.
Он молча развел руками от восхищения. Сам он давно уже не чувствовал себя таким щеголем – дорогой костюм сидел отлично, крахмальная сорочка приятно холодила тело.
– Ну, удачи вам, господа нэпманы! – усмехнулся Серж. – Всем нам удачи!
Знаменитый ресторан «Донон» был открыт на набережной Мойки еще в середине девятнадцатого века. Это был один из самых фешенебельных ресторанов Петербурга, он славился великолепной кухней, румынским оркестром и отменным обслуживанием. В «Дононе» собирались писатели, художники, актеры. Среди постоянных посетителей ресторана были Тургенев и Салтыков-Щедрин.
После октября семнадцатого года «Донон», конечно, был закрыт, но с началом НЭПа он тут же открылся и снова стал одним из самых популярных заведений города. Теперь здесь собирались не писатели и художники, а процветающие нэпманы, удачливые дельцы черного рынка, трестовские воротилы и хорошо одетые молодые люди с глазами слишком честными для порядочных людей.
Зал был заполнен юркими маклерами, толстыми торговцами мануфактурой и бакалеей, шулерами в безумно дорогих костюмах с нарочито изысканными манерами, солидными немолодыми валютчиками, сутенерами с порочными лицами, кокаинистами с безумными глазами. И женщинами.
Дамы были хороши – в дорогих, чрезмерно обтягивающих платьях, выставляющих на общее обозрение хорошо откормленные выхоленные телеса, обвешанные драгоценностями, томно растягивающие слова и бесстыдно рассматривающие посетителей за соседними столиками.
Все это сборище ело, жужжало, непрерывно переговариваясь, покрикивало на официантов и чувствовало себя как дома.
Борис был ошарашен. У него было такое чувство, что все, что происходит сейчас, – сон, который вполне может закончиться кошмаром. Где страшная зима восемнадцатого, где отступление до Новороссийска, где голод и махновские грабежи? Откуда взялись все эти люди? Такое впечатление, что по какому-то странному недосмотру их не тронули, не ограбили, не посадили в ЧК!
– Тише, – прошептала Мари одними губами, и Борис похолодел, сообразив, что произнес последние слова вслух.
– Как глупы эти люди, – прошептал он, склонившись к маленькому ушку с бриллиантовой сережкой, – они не понимают, что большевикам нельзя доверять. Сейчас товарищи немного ослабили вожжи, но в один момент все это можно повернуть вспять.