– Вот так-то, – удовлетворенно сказал красноармеец, отряхивая руки, – пускай теперича там мешок свой стережет, а нам свободнее будет.
Поезд тронулся и пошел сначала медленно, а потом все быстрее набирая ход. Борис и Мари расположились на верхней полке, съели хлеб и соленые огурцы, припасенные Саенко, и красноармеец, квартировавший внизу, был настолько добр, что дал Мари воды из своего чайника, вспомнив, что она якобы в тягости.
Вагон понемногу затих, даже дите у бабы угомонилось. Сидеть на верхней полке было ужасно неудобно, голова упиралась в потолок, и они легли валетом.
Среди ночи Борис проснулся. В вагоне было жарко, шинель, которой он укрывался, ужасно кололась, все тело невыносимо зудело, казалось, что по нему ползают насекомые. Поезд ехал медленно, постукивая на стыках, пахло конским навозом (не иначе как в Гражданскую возили тут лошадей), гарью от паровоза и портянками, которые красноармеец вывесил на просушку. Сапоги он предусмотрительно положил под голову, чтобы не увели ночью. Было трудно дышать, Борис закашлялся и снял совершенно мокрую рубашку. Воздух вокруг был такой тяжелый, казалось, что на Бориса давит каменная плита. Он попробовал лечь, тогда потолок стал казаться крышкой гроба, которая уже никогда не откроется. Рядом вдруг завозился кто-то и тяжело застонал.
– Что такое, что? – Он передвинулся на полке, так чтобы видеть лицо Мари.
Лицо это его поразило. В вагоне было темно, только серебристая весенняя луна заглядывала в окно. И в ее неявном свете Борис увидел, что Мари мертвенно-бледна, а глаза ее кажутся бездонно черными из-за расширенных зрачков.
Поезд тряхнуло, и снова Мари издала сдавленный не то стон, не то вой раненого и насмерть перепуганного животного. Она резко села, едва не ударившись головой о потолок, и вдруг затряслась, задрожала и бестолково замахала руками. Как будто боролась, но не с кем-то конкретным – человеком или зверем, а с чем-то неотвратимым, безымянным, от чего нет спасения.
– Тише, тише, – Борис схватил ее за руки, – упадешь или голову расшибешь, успокойся!
Но Мари становилось все хуже. Она схватилась за горло, как будто ее душат, и стала царапать его, пытаясь разорвать горло, чтобы впустить туда воздух. Ноги ее дергались в конвульсиях, она дышала хрипло, мучительно, с присвистом. И все пыталась кричать, но не получалось, было такое впечатление, что рот ее забит чем-то и она пытается выплюнуть это, но безуспешно.
Борис испугался не на шутку. Мари явно больна, если увидят пассажиры, привлекут внимание, еще с поезда ссадят. Документы-то у них надежные, но кто знает, как дело обернется. Да и Мари совсем плохо…