– Мне тоже хотелось броситься на вас с кулаками, – улыбнулась Рената. – Когда вы сказали про заторможенных аборигенов.
– До чего же люди не любят правдивых оценок! Ну что такого особенного я сказал? Вы считаете, питерцы ничем не отличаются от москвичей?
– Не считаю. Конечно, отличаются.
– Ну так скажите чем, по-вашему. Только не говорите про московскую спешку. Это я уже слышал, и это слишком очевидно, чтобы я стал это слушать еще раз.
– Про спешку не буду, – послушно кивнула Рената. – Да вы и правы: это действительно слишком очевидно. И главное, это не главное. У нас человек совсем по-другому живет, в этом все дело.
– То есть?
– То есть никому ничего не доказывает, в том числе и себе. А у вас здесь все что-то доказывают и себе, и окружающим – ежеминутно. Из-за этого жизнь становится, конечно, более динамичной, но зато и более поверхностной, менее глубокой. В провинции, возможно, глубина жизни отдает болотом. Но петербургская глубина совсем не провинциальна. Согласитесь, в созерцательности содержится немало живой прелести. Тем более нам у себя в Питере есть что созерцать.
– Живой прелести? – повторил Дежнев.
Он уже не сидел на корточках, а снова стоял перед Ренатой и смотрел на нее, чуть наклонив голову, как будто знал о ней нечто такое, чего она и сама о себе не знала. И ей снова стало неловко под его непонятным взглядом.
– Ну да, – чтобы избавиться от этой странной неловкости, поспешно ответила она. – У нас много живой прелести.
– Да, – помолчав, сказал он. – Вы правы. Очень много. И это тоже слишком очевидно, чтобы я этого не признал.
Что-то было в его словах или, может быть, в его тоне такое, от чего Ренатина неловкость лишь усилилась.
– Вы часто бываете в Петербурге? – стараясь поскорее переменить тему, спросила она.
– Нередко. А вот вы почему вдруг оказались в Москве, можно узнать? У меня сложилось впечатление, что вы патриотка города на Неве. Тогда при чем здесь наш вульгарный Вавилон? Или претенциозный Третий Рим – как там нас еще называют?
«Он как будто мысли мои читает! – подумала Рената. – Очень неприятно».
А вслух сказала:
– Здесь более удобные жилищные условия.
– То есть вы вышли замуж в столицу?
– Нет.
«Почему я должна объяснять обстоятельства своей жизни – странные обстоятельства! – постороннему человеку?» – подумала она.
И тут же с удивлением поняла, что Дежнев не кажется ей посторонним. Он, конечно, не был ей близок, но ничего чужого и чуждого она в нем не чувствовала. Видимо, поэтому ей стало неловко от того, что она ответила на его вопрос так замкнуто и сердито.