Рената вскрикнула и прижала руки к глазам. Ее охватил страх, и она ничего не могла с ним поделать.
Страх перед выстрелами был единственным страхом ее жизни. Даже не страхом, а паническим, необъяснимым ужасом. Она и в цирк, когда была маленькая, отказывалась ходить, потому что во время первого же представления, на которое ее повели, дрессировщик принялся палить из огромного черного пистолета. И никто не сумел ее убедить, что дядя стреляет холостыми патронами, а потому никакой опасности эти выстрелы не представляют.
И теперь – ну конечно, она знала, что хлопки петард совершенно безопасны. Но когда она их слышала, сердце у нее начинало колотиться так, что готово было выскочить из груди, и ей хотелось бежать куда глаза глядят.
Грохот за окном, сопровождаемый восторженными криками, все не прекращался. Рената прижимала руки к лицу так, что до боли придавливала глазные яблоки.
И вдруг она почувствовала, как ее руки отнимаются от лица, и это делается с такой силой, которой невозможно сопротивляться.
– Посмотрите на меня! – сказал Дежнев. – И перестаньте бояться.
Он произнес это резко, ей показалось, даже сердито. Но когда она все же решилась открыть глаза, то увидела, что он сидит перед кушеткой на корточках и снизу заглядывает ей в лицо. Это было довольно смешно. Рената улыбнулась.
– Сейчас, – виновато пробормотала она. – Это просто глупость моя. Детская глупость. Извините.
– Ничего.
Он улыбнулся тоже. Улыбка была такая, какую Рената увидела с самого начала – чуть заметная, не изменяющая внимательного и отстраненного выражения его лица.
Грохот петард пошел на убыль и наконец прекратился. И теперь уже невозможно было определить, от чего Рената успокоилась – от тишины, или от голоса Алексея, или от его взгляда, или просто от того, что он сидел перед нею на корточках.
– Вот и все, – сказала она.
– Жаль, – неожиданно произнес он.
– Чего жаль? – не поняла Рената.
– В своем детском страхе вы выглядели великолепно. Если бы я был художником, то попросил бы вас побояться еще немножко. Чтобы налюбоваться этим зрелищем и написать шедевр под названием «Испуганная беременная».
– Алексей Андреевич! – воскликнула Рената. – Ну нельзя же так!
– Почему? – удивился он. – И, кстати, как – так?
– Ну… – Рената замешкалась. – Так цинично!
– Не вижу никакого цинизма. И с юности не понимал, почему мне приписывают это качество.
– Да. – Рената невольно улыбнулась. – Агния Львовна говорила, что вы дразнили бедного Николашу до белого каления. А как вы его дразнили? – с любопытством спросила она.
– Да не дразнил я его, – пожал плечами Дежнев. – Ну что обычно говорят неуклюжим пацанам, которые ленятся подтягиваться на турнике и боятся плавать? Николашка постоянно жевал булки с маслом и медом, и я, помнится, однажды затолкал ему в булку дохлую пчелу. Ничего особенного, но ему оказалось полезно: бросился на меня с кулаками и приобрел таким образом некоторые ценные навыки.