Я вышла из машины, гордо прошествовала вперёд по освещённому фарами пространству, и он медленно тронул за мной.
— Вот я сейчас по тебе проеду, сука, и никто никогда твоих следов не откопает!
Машина зарычала прямо надо мной, и, забыв о свежей операции, о запрете бегать, о туфлях на высоком каблуке, я понеслась как сумасшедшая по мокрой болотистой жиже. Но сколько я могла пробежать? Я остановилась и начала торопливо и неумело обращаться к богу. Таксист еле успел затормозить. Потом закурил и, ни слова не сказав, развернулся и уехал. Тут началось самое страшное. Смертельно боящаяся леса, темноты и неизвестности по отдельности, я получила всё в одном флаконе. С ледяным от ужаса, непослушным телом и грохочущим сердцем, я бродила по лесу до рассвета, вела диалоги с друзьями, читала стихи, а меня обступали все ужасы по очереди, от самых детских до самых взрослых. Ветки цепляли меня за распущенные волосы, ямы ухватывали мои туфли на неудобных каблуках, тени демонстрировали ужасные картинки. При своём топографическом кретинизме я, может быть, ходила всю ночь по кругу, пока радиус его не увеличился и колючая проволока не вцепилась в мои светлые брюки. Проволока оцепляла что-то тёмное и огромное, по ней, как мальчик-с-пальчик по камушкам, я вышла на шоссе.
Светало. Я села на сумку и заснула. Меня растолкали водители, едущие с ночной смены. Они дали кофе из термоса, чистый платок для физиономии, долго ругали, что не запомнила номер, и отвезли обратно. В пять утра я позвонила в дверь. Валентинов открыл и отшатнулся. Брюки были рваные и грязные по колено, футболка — с размытыми пятнами слёз и косметики, руки и лицо исцарапаны сложным узором. Когда, выйдя из ванной, я посвятила его в подробности, он пришёл в ужас.
— Понимаешь, — сказал он виновато, — заболела мама. Взял собаку, сел в машину. Думал, быстро. Туда, сюда. Позвонить некуда. Ключ соседям оставить не догадался.
И вдруг я увидела, что он врёт. Что он просто забыл, засиделся, затрепался где-то. Я не стала качать права. Во-первых, я ещё не умела. Во-вторых, я онемела от цинизма. Спать я не могла, меня преследовали кинокадры, по мне проезжает рычащее такси, мокрая земля смыкается надо мною, под ней остаются все планы, все ненаписанные стихи и статьи, вся моя глупая молодая жизнь, а в это время он сидит, пьёт водку, к месту острит и ни капельки не помнит, что мы договорились сегодня утром по телефону!
Я тихо встала, собрала с письменного стола все свои произведения (а я давно заметила, что он их кусками перепечатывает на машинке для своего мёртворождённого сценария), натянула ещё мокрую, выстиранную им одежду и выскользнула. Собака даже не заворчала вслед. Её всё устроило.