— Я служил действительную, а Таня училась в медицинском институте. Ждала меня. Отец ее так и не вернулся с фронта. Да это ты и сам знаешь.
— Ну а Федор где?
— Федор — стойкий абориген, — Озеров усмехнулся и покачал головой. — Командует у нас животноводством. Вчера даже повздорил с ним… Горячий, похож на покойного Захара Петровича.
— Умер, говоришь, старина? — Телегин снова потянулся за папиросой. — Жаль!
— Что поделаешь, — вздохнул Озеров, — так устроена жизнь… Курганов па пенсии, частенько заходит ко мне, нет-нет, да и поругает…
— А что про Степку Холодова слышно?
— Да он сейчас в Стенной. Дважды сидел в тюрьме, на руку слабый. Видно, от прошлого осталось в нем. А теперь остепенился, обзавелся семьей. Вот уж третий год работает трактористом в совхозе. Пока ничего плохого о нем не скажешь.
— Признаюсь, считал его пропащим человеком, — Телегин встал, подошел к окну. — Думал, покатится под откос…
— Знаешь что, Семен, хватит с меня вопросов! — Озеров подошел к нему, стал рядом. — Где ты остановился?
— В твоей гостинице. Родни-то у меня здесь не осталось.
— К черту! Пойдем ко мне.
Телегин повернулся, как-то странно посмотрел на Озерова.
— Чего ты так смотришь на меня? — засмеялся Озеров. — Таня будет очень рада. Вечерком посидим, пригласим Федора, нам ведь есть о чем вспомнить. Правда?
— Да, Миша, вспомнить нам есть о чем…
Лето сорок второго года выдалось сухое, жаркое. Дожди перепадали редко, нещадно дуля горячие юго-восточные ветры. На дорогах взвивались столбы бурой пыли…
Тяжелые вести приходили в станицу Степную с фронтов. Они сушили сердца людей сильнее, чем знойные ветры — поля. Горе навещало то один, то другой дом; частенько слышались разрывающие душу причитания…
А мимо приземистого деревянного вокзала станицы день и ночь громыхали тяжелые составы новобранцами, танками, пушками, укрытыми маскировочными сетками с разбросанными по ним подвявшими ветвями деревьев.
Поезда редко останавливались в Степной. Не сбавляя хода, проносились мимо пригорюнившихся домов, нарушая тишину протяжными гудками, которые с переливами плыли над станицей, медленно замирая где-то далеко в степи, за древними, поросшими чернобылом курганами.
…Миша Озеров оторвал от подушки голову я прислушался к паровозному гудку.
В комнате было тихо. Беззаботно разметалась» в своей кроватке шестилетняя сестренка Катя. На ее щеке дрожал солнечный зайчик. Он то пропадал, то снова появлялся, и девочка смешно вздергивала носик, будто ее щекотали.
Улыбнувшись, Миша бесшумно встал с кровати, занавесил простыней окно и посмотрел на будильник. Было без четверти семь. «Мать уже за хлебом ушла, — подумал он. — С полуночи очередь занимает».