Вернувшись домой, я обнаружил еще одну странность — у меня возникла тревожная неуверенность в значении некоторых слов. В этот момент я начал делать записи, которые закончил на следующий день.
«Все слова, имеющие конкретное значение, звучат для меня нормально и совершенно дружелюбно. Вон там за окном растет дерево. Мягкая штука на полу у меня под ногами — это коврик. Вот это — фотография, она стоит там, на книжном шкафу. Я нахожусь в мире с этими репрезентативными названиями — дерево, коврик, фото, книжный шкаф. С именами людей тоже все в порядке, наверное, потому, что они тоже представляют конкретных личностей. Там на фотографии — Мануэль. Поскольку Мануэль — это конкретный человек, я узнаю его лицо. Итак, любое изображение немного склоняется к символизму и прямо пропорционально отклоняется от материальной реальности. В итоге фотография человека равнозначна самому этому человеку.
Но слова, значения которых ясны лишь в определенном контексте, кажутся мне совершенно незнакомыми. Фотография, на которой запечатлено лицо Мануэля, имеет смысл, но попытка посмотреть на «лицо» часов[72] и узнать, который час, — нет. Там нет лица. У Мануэля лицо есть, а у часов нет. Время, которое показывают часы, чересчур абстрактно. Смысл не очевиден, если смотреть на отдельные цифры и буквы или пытаться проанализировать эти компоненты».
Я помню, что в процессе психологического теста при определенных формах умственного расстройства пациента просят объяснить смысл идиоматических выражений. Под лежачий камень вода не течет. Дорога ложка к обеду. Один стежок, но вовремя, стоит девяти. Что-нибудь в этом роде. Я уверен, что, находясь в «фуговом» состоянии, я был способен иметь дело лишь с буквальными значениями этих идиом и поэтому с полтычка завалил бы тест. У меня даже возникли бы проблемы с выражением «с полтычка». Я пришел бы в восторг, спрашивая у себя значения знакомых, но звучащих как иностранные слов.
Тогда я не подумал об использовании радио в качестве источника речи для проверки собственного понимания. Думаю, я нормально бы воспринимал речь из радиоприемника, но очень сильно подозреваю, что, если бы мне пришлось читать текст, соответствующий тому, что говорилось по радио, у меня возникли бы некоторые проблемы.
Лучше всего прояснит природу «фугового» состояния мой опыт с цифрами. Все три раза, когда это случалось со мной, я обнаруживал, что старательное, структурное использование цифр было превосходным способом, помогающим определить и описать мое состояние в тот момент.
«Цифры воспринимаются непосредственно. Я могу складывать их, совершать арифметические действия, могу считать обратно от ста, отнимая по семь, или от двухсот семидесяти пяти, отнимая по двадцать семь. Я по-прежнему способен извлекать квадратный корень в уме. Однако, если для цифр, так же, как и для отдельных слов, требуется поясняющий контекст, все идет кувырком. Телефонные номера не имеют логической связи с реальными людьми. Я могу вспомнить самые разнообразные номера телефонов, но их набор оказывается для меня полной бессмыслицей. Мой разум знает, что, если я нажму на кнопки, то услышу чей-то голос в трубке. Но на самом деле я не могу понять, как нажатие в определенной последовательности кнопок на телефонном аппарате должно привести к разговору с человеком!