Барабаны умолкли снова.
— Vive l'Empereur! — взревела масса французов, но на сей раз последний слог прозвучал как протяжный клич атакующих, когда стройные ряды рассыпались, готовясь к нападению. Колонны не могли совершать марш в сомкнутом строю сквозь лабиринт окруженных изгородями садов на восточном берегу, поэтому пехоте было приказано разойтись и наступать россыпью через ограды и палисадники, через ручей, сквозь огонь обороны полковника Вильямса.
— Боже спаси нас, — сказал Харпер испуганно, когда французские солдаты залили весь противоположный темной волной. Они кричали на бегу, перескакивали невысокие изгороди, растаптывали весенние всходы и шлепали по мелководью.
— Огонь! — раздался крик, и мушкеты и винтовки ударили из пробитых в стенах бойниц. Вот упал француз, кровь потекла в воду. Другой упал на мостике — и его просто спихнули в ручей солдаты, напирающие сзади. Шарп и Харпер стреляли от сада возле таверны, их пули летели над низкими крышами и врезались в массу нападавших, которые были теперь защищены от артиллерии на горном хребте самой деревней.
Первые французские нападавшие прорвались к восточной окраине деревни. Штыки столкнулись со штыками. Шарп видел, как француз появился на стене, затем спрыгнул в невидимый отсюда двор. Еще несколько французов вслед за ним перелезло через стену.
— Штыки примкнуть, Пат, — приказал Шарп и выхватил палаш из ножен, а Харпер примкнул штык-нож к стволу винтовки. Они вышли через калитку и побежали по главной улице, но путь им преградили два ряда красных мундиров, которые ждали с заряженными мушкетами и примкнутыми штыками. В двадцати ярдах вниз по улице было еще больше красных мундиров, которые стреляли из-за кустарной баррикады — сваленных в кучу оконных ставней, дверей, веток и пары реквизированных ручных тележек. Баррикада дрожала от давивших с той стороны французов, и каждые несколько секунд ствол мушкета проникал сквозь завал и изрыгал огонь, дым и пулю в обороняющихся.
— Готовьтесь размокнуть ряды! — выкрикнул лейтенант красных мундиров. Ему с виду было приблизительно восемнадцать лет, но его голос жителя западного побережья был твердым. Он кивнул, приветствуя Шарпа, затем снова оглянулся на баррикаду. — Держитесь, парни, держитесь!
Шарп видел, что еще не скоро ему понадобится палаш, поэтому вложил его в ножны и перезарядил винтовку. Он скусил патрон и, держа пулю во рту, отвел курок на один щелчок, поставив на полувзвод, и опустил защитную скобу курка. Он чувствовал резкий, соленый вкус пороха в рту, когда высыпал часть пороха на затравочную полку. Держа патрон с оставшимся порохом в одной руке, другой рукой он поднял скобу, запирая затравку на полке, затем опустил окованный медью приклад приправленной винтовки на землю. Всыпал остальную часть пороха из патрона в дуло, а сверху всунул пустую обертку из вощеной бумаги, служащую пыжом, и нагнулся, чтобы выплюнуть пулю в дуло. Он выдернул левой рукой шомпол, вставил его головку в ствол и протолкнул пыж и пулю до упора. Вытащил шомпол, перевернул и дал ему упасть на место сквозь кольца-держатели, затем подбросил винтовку левой рукой, поймал ее под замком правой и отвел курок до второго щелчка — теперь оружие было взведено и готово стрелять. Ему потребовалось двенадцать секунд, и он не думал о том, что он делает и даже не смотрел на винтовку, когда заряжал ее. Этот прием был основой его ремесла, необходимым навыком, который должен был освоить каждый новичок, а затем повторять и повторять, пока он не станет второй натурой. Когда Шарп был шестнадцатилетним рекрутом, ему снилось, как он заряжает мушкет. Его заставляли делать это снова и снова, пока ему не надоела до смерти тренировка и он был готов плевать в сержантов, которые заставляли его делать это раз за разом, но однажды дождливым днем во Фландрии ему пришлось делать это в бою, и неожиданно он порвал патрон, потерял шомпол и забыл всыпать затравку на полку. Каким-то чудом он уцелел в том бою, и после этого он тренировался до тех пор, пока наконец он не мог делать это не думая. Это был тот самый навык, которого он добивался от солдат