Еще она видит ребенка. Бесконечно прекрасного ребенка, выделывающего цирковые трюки на фоне падающего снега, – трюки, которые человеческому отпрыску не под силу…
Ирина… осиротевшие сестры… Карлайл говорил, что приговор Вольтури не только лишил девушек матери, но и внушил глубокий пиетет перед законом.
Джаспер сам произнес каких-нибудь полминуты назад: «Даже во время истребления бессмертных младенцев…» Бессмертные младенцы, зловещее табу, то, о чем не говорят вслух…
Разве могла Ирина, с ее прошлым, иначе истолковать сценку, разыгравшуюся в зимний день на узком лугу? Да еще стоя так далеко, не слыша стук сердца Ренесми, не чувствуя тепло ее тела. А румянец на щечках – ну, мало ли, на какие фокусы мы способны?
Если уж Каллены якшаются с оборотнями… В глазах Ирины мы ни перед чем не остановимся.
Вот Ирина, заламывая руки, бредет через снежную пустошь, и скорбь на ее лице – вовсе не траур по Лорану. Она осознает свой долг – донести на Калленов, хотя ей известно, какая участь им после этого уготована. Видимо, многовековая дружба уступила в борьбе с законопослушностью.
Что касается Вольтури, то их действия отработаны до автоматизма и обсуждению не подлежат.
Я легла рядом с Ренесми и накрыла ее своим телом, занавесила волосами, зарылась лицом в ее локоны.
– Вспомни, что она увидела утром, – едва слышно перебила я рассуждения Эдварда. – Женщина, лишившаяся матери из-за бессмертного младенца, – кем, по-твоему, ей покажется Ренесми?
Воцарилась тишина. Все выстраивали ту же логическую цепочку, что и я.
– Бессмертный младенец… – прошептал Карлайл.
Эдвард кинулся на колени рядом со мной и обнял нас с Ренесми.
– Только она ошибается, – продолжила я. – Ренесми не такая, как те младенцы. Они застыли в развитии, а Ренесми растет, да еще так быстро. Они были неуправляемы, а Ренесми пальцем не тронула ни Чарли, ни Сью, и не показывает им ничего, что могло бы навести на подозрения. Она владеет собой. Она уже сейчас смышленее многих взрослых. Так что совершенно незачем…
Я тараторила, ожидая, что вот-вот кто-нибудь вздохнет облегченно, и сковавшее всех ледяное оцепенение развеется. Однако в комнате стало еще холоднее. Мой слабый голос постепенно затих.
Долгое время никто не проронил ни слова.
Потом Эдвард зашептал, уткнувшись мне в волосы:
– Любимая, такое преступление карается без суда и следствия. Все доказательства Аро получит из мыслей Ирины. Они придут уничтожать, а не выяснять.
– Но они ошибаются! – упрямо повторила я.
– Да, только нам не дадут времени указать на ошибку.
Голос у Эдварда был по-прежнему тихим, мягким, словно бархат… Но в нем отчетливо слышались боль и безнадежное отчаяние. Как до этого в глазах Элис – будто в могилу заглянул.