Конягин, запрокинувший фляжку, поперхнулся и долго откашливался, после чего пояснил:
– Я коллекционный коньяк ящиками не покупаю, капитан. Это подарок.
– Вам совсем не обязательно передо мной оправдываться, – заверил его Бондарь. – Каждый решает сам, что ему пить и сколько. Вы можете хоть ноги в коньяке мыть, мне-то какое дело?
Произнеся эти слова, он уткнулся в иллюминатор, чтобы не слушать дальнейшие разглагольствования генерала. Вежливость и общительность в функции боевых машин не входят, извините.
Генерала Конягина увезли с летного поля на сверкающем лаком джипе, уже довольно пьяного, но оттого только более надутого и высокомерного. Бондаря же дожидался урчащий бронетранспортер, водитель которого рванул с места так резво, словно всю жизнь мечтал поучаствовать в гонках Париж – Дакар. Насчет Бондаря у него явно имелись какие-то инструкции, потому что, поздоровавшись, он не проронил больше ни слова, зато включил на полную громкость раздолбанный радиоприемник. Пришлось послушать десяток русских шлягеров, среди которых самым назойливым оказался «Да и нет не говори, а любовь мне подари», едва не доведший Бондаря до легкого умопомешательства. Потом заголосили сразу пять молоденьких девушек, потерявших единственного, ненаглядного, а их сменила маститая певица, пока что своего милого как раз не встретившая. «Где ты, где ты? – надрывалась она. – Приди скорей в мои мечты. Я подарю тебе цветы как символ вечной красоты». Бондарю было заранее жаль мужика, который попадется на эту удочку. Цветы-то он, возможно, и получит, но от него потребуют совсем других подарков, гораздо более дорогих и существенных. От светских дам символами вечной красоты не отделаешься. Высосут, как омарову клешню, и устремятся на поиски новой добычи. «От любви не убежишь, милый мой, ты зря дрожишь, это будет, словно сон, ты поймешь, что ты влюблен…» Принявшее эстафету девичье трио заголосило так звонко, что Бондарь, не дожидаясь рефрена, поспешил воззвать к непрошибаемой водительской спине:
– Сержант, если тебе не жаль моих ушей, то пожалей хотя бы собственные мозги.
– А чего их жалеть? – удивился водитель, приглушив радио.
– Засохнут ведь от такой музычки.
– Нет, не засохнут. Я с седьмого класса попсу слушаю, а башке хоть бы хны.
В подтверждение своих слов водитель опять вывернул регулятор громкости на полную мощность, обрушив на Бондаря очередную порцию любовной лирики: «Улетай, прилетай, но скучать мне не давай, обнимай, не зевай, это наш с тобою май…» «Де-де-де-дех» вторили вокалисту то ли ударные, то ли пустые жестянки, перекатывающиеся по полу бэтээра. «Рум-тум-тум-тум» – откликался то ли синтезатор, то ли карбюратор. Одним словом, это была поездка не того рода, о которой остаются приятные воспоминания. Вывалившись из железного чрева бронетранспортера, Бондарь с наслаждением вдохнул ночной воздух и поднял лицо к звездам, проглядывающим сквозь частокол сосен. Хотелось верить, что у братьев по разуму, обитающих там, в космических далях, не существует ни хит-парадов, ни развязных ведущих, умеющих молоть языком значительно лучше, чем думать. Иначе зачем налаживать с ними контакты? Чтобы обогатиться записями каких-нибудь несравненных поп-кумиров из созвездия Тау-Кита?