— И отлично, — сказал Семушкин. — Значит, я уйду со спокойной душой.
* * *
Морозы могли вот-вот ударить. Шел снег. Прорвалось небо. Успеть бы, пока не суются гитлеровцы в глубинки. Трудно представить судьбу раненых. Октябрь на исходе. Три недели, как прорван фронт. Лютуют оккупанты. Стреляют людей. Тех, кто укрылся от плена, кто помог одеждой, едой. Раненых, военных и гражданских, всех, кто вызывает хоть какое подозрение. Худые вести сочатся, как кровь из незаживающей раны. Нечисть из щелей вылезла. Счеты с Советской властью сводит. Советская власть в каждом, вот и лютуют над всеми. Может быть, и нет госпиталя. Может быть, придут к пепелищу. Все равно проверить надо. Вдруг цел госпиталь, не добрались до него фашисты. Тогда вывозить надо раненых, и немедленно. Куда? Вариантов было несколько, остановились на Баевом болоте. Топкое болото, трудное. Посреди остров есть. Мало кто видел тот остров, не подобраться к нему, но и надежное убежище, если топи преодолеть. Лишь бы не опоздать, считал Семушкин, ходко вышагивая по лесу. Вместе с ним шли десантники. Чуть впереди Никонов и Лаврентьев. Это они добыли планшет с документами, перехватив на дороге связного. Москвичи. Добровольцы. Ребятам не исполнилось еще и двадцати лет. Коренастые, плотные. Неторопливы. Идут легко. Остальные из разных городов, разными путями попали в группу. Чхеидзе из Кутаиси. В Москву приехал на соревнование по легкой атлетике. Порывистый, горячий парень. Высокий, ладный. Острый глаз, белозубая улыбка. Армянин Гавалян из Дилижана, азербайджанец Кязимов из Шемахи. Два белоруса. Иванецкий, Ребрович. Оба довоенного призыва. Почти земляки. Иванецкий из Калинковичей, что под Мозырем, Ребрович — Бобруйский. «От Мозыря до Бобруйска, — говорит Саша Ребрович, — рукой подать». Коростылев из Ленинграда, Лузгин — ярославский, Задоров с Урала из Златоуста. Сержанты и красноармейцы. Разные, но в чем-то и одинаковые, похожие друг на друга. Все спортсмены в прошлом, хорошо подготовлены. Груз большой, но идут нормально, с шага не сбиваются. Облегчили ношу военврача Алексея Александровича Петрова, разложив часть инструмента и медикаментов по своим вещмешкам. Врач тоже выдерживает высокий темп перехода. Идет след в след за Семушкиным, не спотыкается. Дышит ровно. Опытного врача прислали из Москвы, хотя по внешнему виду этого не скажешь. Двадцать восемь человеку, а выглядит лет на двадцать с небольшим. Светловолосый, румяный. Руки пухлые. Но твердые. Видел Семушкин, как оперировал Петров раненого на базе. Знает свое дело. На службе с тридцать восьмого года. Награжден орденом Красного Знамени. Такие награды зря не даются. Человек, судя по всему, решительный. Когда они с Рощиным думали, брать ли врача с собой, сомнения были. В госпиталь готовились идти, там свой медицинский персонал. Петров проявил настойчивость. «Идти надо, — сказал Алексей Александрович. — Неизвестно, в каком состоянии раненые. Неизвестно, к чему придем». Он уже воевал. И с белофиннами, и в июне, июле с гитлеровцами, то есть с первых дней. Знает, что говорит.