Прошла моя первая сиротская весна, затем протянулось лето косыми линиями дождей сквозь тоскливые поездки на Красное кладбище. В неисчислимом ряду бугорков и плит я с трудом нашла свежую могилу – без креста, без каких-либо опознавательных знаков. Денег не было даже на скромный памятник. Вовкин отец пообещал что-нибудь соорудить, но захлопотался и забыл. Напоминать было неловко, как-то неприлично. Я ездила на кладбище раз в неделю. Клала свежие цветы на земляной бугорок. Цветы выбирала самые дешевые, на дорогие не хватило бы и целой пенсии. Вовка ничего не знал о моих поездках. Я скрывала от него, видимо, он думал, что я встречаюсь с Костей. А Костя думал, что я трачу время на Вовку. Каждый думал, что хотел. А я ни о чем не думала. Ездила просить прощения у матери за то, что не успела проводить, что не призналась в любви, не узнала вовремя, кто был мой отец. Просила прощения, но, кажется, так и не получила его. Моя душа по-прежнему пребывала в унынии. Соседка однажды сказала мне, дескать, пока мать не простит тебя, всю жизнь будешь маяться.
– Долго? – спросила я.
– Что – долго? – удивилась соседка.
– Маяться, сроки кто установил? Судьи – кто? – грозно надвинулась я на нее. Мне хотелось силой стащить упертый кулак с морщинистой щеки, сдвинуть чужое тело с настоянного места под нашей дверью. Соседка испуганно всплеснула руками.
– Да кто же это может знать? Сроки Бог устанавливает. Бог – он всему судья. Он все видит, – сказала соседка и спряталась за кухонной плитой от моего гнева.
– У нас страна атеистов. А я, вообще-то, комсомолка, – как-то уж совсем неуверенно возразила я.
И ушла прочь из кухни. В комнате села за стол и, уронив голову на руки, горько заплакала. Мои слезы – чрезвычайно горькие на вкус. Проверено на опыте. Дегустация показала горькое качество продукта, наверное, в слезах присутствует скрытый яд, щелочь какая-нибудь. Пришел Вовка, вытер мои слезы, сел за пианино. Слишком долго играл. Кажется, на этом стареньком пианино играл только он. Я совсем не помню себя за инструментом. Музыка высвободила меня от нахлынувшего уныния. Той осенью Вовка играл часто, видимо, я много плакала. А потом наступила зима.
* * *
Впереди было неясное будущее, а я мечтала о славе, о карьере, о звездном пути в небо. Мне поминутно грезились заоблачные высоты, сказочные подиумы, бурные овации, ослепительный свет юпитеров. В мечтах я всегда была почему-то одна. Там отсутствовал Вовка, не было Константина. Любовная горячка и сладостные грезы сопутствовали мне на протяжении всего выпускного класса. Я научилась погружаться во внутренний мир. Ты находишься внутри себя, как в ямке. Кротовья жизнь приглянулась мне. В ней можно было укрыться. В мечтах были волшебные замки, красивые пейзажи, сапоги и плащи, королевские платья, смелые и храбрые мужчины, абсолютно не похожие на Вовку и Константина. Я и не считала их мужчинами. Оба родные, но они не были для меня мужчинами. Они стали моим организмом, и без них я уже не смогла бы существовать.