Я ничего не почувствовала. Ни радости, ни боли, ни волнения. Словно я знала, что он сегодня придет. Ведь с утра готовилась к радостному свиданию. Была уверена, что Бобылев слышит меня. И он услышал.
– Инесса? – спросил Бобылев, будто перед ним стояла другая женщина.
– Входи, Бобылев, это я, я, Инесса, кто же еще? – Я схватила его за рукав и втащила в квартиру.
Бобылев потянул носом воздух. Зажмурился. И превратился на секунду в довольного жизнью Цезаря.
– Как в детстве, – сказал он, сбрасывая пальто на пол.
Мы перешагнули через пальто и прошли в спальню. Кажется, я выключила духовку. Может, забыла выключить, пусть все горит синим пламенем. Сегодня у меня другой пожар. Он сжигает в огненной геенне два сердца – мужское и женское. Сердца плавятся, корчатся от сладкой муки, исходят пламенными кострами, торжествуя над суетной пошлостью. Бобылев лежал рядом со мной, величавый и родной, близкий и далекий. Он то приближался ко мне, то отдалялся, убегал, прятался. И мне казалось, что я вновь вижу сон – сказочный и удивительный, бесконечный и вечный. Лавандовый запах проник в спальню. Во сне тоже нужно чем-то питаться. Любовь необходимо подкармливать.
– Ты мне приснился? – сказала я, трогая его за плечо.
– И ты мне снишься, мы живем во сне, любим и дышим, чувствуем и скорбим, – сказал Бобылев.
– Сергей, ты вспоминаешь обо мне когда-нибудь? Днем, утром, вечером? Ну, хоть на миг, на секундочку? Только не ври, пожалуйста, ответь честно, – я заглянула в его глаза.
Серые, внимательные, умные. Ничего особенного. Глаза как глаза. У многих мужчин точно такие же.
– Честно? – спросил Бобылев. – Если честно, то не вспоминаю ни утром, ни днем, ни вечером.
Я тихо умерла. Сомкнула веки и умерла. А зачем дальше жить? Бобылев не вспоминает обо мне никогда. Он вообще не думает о нашей любви.
– Я о тебе всегда помню. Постоянно. Каждое мгновение. Ты со мной. Ты во мне… – Бобылев обнял меня.
Я уткнулась лицом в его грудь. И задохнулась от запаха родного тела. Его тело стало моим. Ноги и руки тоже мои, словно пришиты к моим плечам и бедрам. Нос – тоже мой. Все мое. Мой Бобылев. И больше ничей. Я крепко прижалась к нему, пытаясь передать свое тепло ему, чтобы оно осталось в нем как можно дольше.
– А что там горит? – спросил он.
Сергей окинул взглядом комнату, будто огонь, в котором пылали два сердца, мог перекинуться на вещи, мебель, и нужно уже вызывать подсобные силы МЧС.
– Это лавандовое крем-брюле, – прошептала я, щекоча губами его грудь. – Пища богов. И богинь.
– Тогда идем в кухню, устроим пир горой.