— Глупость какая, — сварливо сказала бабушка. — Судьба! Что ты можешь знать о судьбе? Просыпайся давай, пора уже. Хватит семью мучить.
— Она всегда такая была, никакого такта, — доверительно сказал дед и потихоньку засмеялся. — Но совет все-таки мудрый. Ты, доченька, послушай мудрого совета. И покушать что-нибудь надо. Разве ж так можно — не евши? Ни на что не похожа стала, гербарий какой-то, а не человек. Жить-то надо.
— Да, — поддержала бабушка все так же сварливо, но голос ее дрогнул. — Жить-то надо. Так что ты уж сделай милость, живи. Твоим-то как без тебя, ты подумала? То-то. Живи, Тома.
— Тома, не умирай… Пожалуйста, Томочка, пожалуйста, не умирай, я тебя прошу… Не оставляй меня, я не смогу… Нет, если хочешь — оставь, только не так! Если хочешь — живи с другим, пусть, только живи… Я без тебя никак… И девочки… Я тебя люблю, не умирай, я все что хочешь сделаю, только не умирай, пожалуйста, Томочка, хорошая моя, солнышко мое, пожалуйста…
Николай стоял на коленях возле кровати, уткнувшись лицом в ее подушку, судорожно вцепившись в одеяло, и глухо бормотал прерывающимся голосом слова, которых она от него сроду не слышала. И, в общем, не ожидала услышать. Может быть, она все еще спит, ей все еще снится сон — просто другой сон, потому что бабушка и дедушка его изменили, они знали, как ей было страшно, вот и помогли… Тамара осторожно пошевелила пальцами, скосила глаза на белобрысую макушку Николая, облизала сухие шершавые губы и медленно подышала открытым ртом. Нет, не сон. Уже не было каменного оцепенения, она чувствовала каждую клеточку своего тела — каждую болезненную клеточку своего слабого, странно тяжелого и в то же время будто невесомого тела. Она хотела погладить Николая по голове, но не сумела — рука приподнялась над одеялом на несколько сантиметров, а потом устала, не захотела больше двигаться и опять улеглась на привычное место. Она хотела сказать Николаю что-нибудь вроде того, что ей очень жаль, что она заставила его так переживать, но из этого тоже ничего не вышло — в горле только что-то слабо хрипело, и язык забыл, что надо делать, чтобы получались членораздельные звуки. Тоже ничего хорошего, но все-таки не так страшно, как в этом сне. Ничего, сейчас она немножко отдохнет, а потом встанет, потому что пора уже, в самом деле — сколько можно?.. Жить-то надо, у нее семья, и даже Николай говорит, что без нее никак…
Она не сразу поняла, что опять чуть не провалилась в вязкий серый сон, потом почувствовала, как Николай трясет ее за плечи, услышала его голос — он что-то говорил громко и требовательно, — открыла глаза и увидела его лицо, растерянное и отчаянное, очень близко, так близко, что чувствовала его тепло. Может быть, у него температура?