Шли осторожно, еле слышно ступая, — боялись, что пес поднимет тревогу раньше времени. Вот и двор, темный, как погреб. Окна в доме оранжево светятся. Белые занавески задернуты, на них время от времени мелькают тени.
— Где же волкодав, черт бы его забрал? Танка не боюсь, а этой скотины пугаюсь, — признался Павлик. — Шагай во двор первым! — приказал он полицаю.
Тот осторожно прошел. Пса не было.
Как теперь вызвать Дурнова? Поджечь дом? Но они будут сопротивляться, откроют стрельбу, заявятся фрицы, и ничего из первоначального плана не получится.
— А ну-ка, друг, ты в форме, зайди в хату да попроси старосту на пару слов. Притворись, что выпил или еще что-нибудь в таком роде, — посоветовал Павлик полицаю.
— Сразу пристрелит, — угрюмо отозвался тот. — Уже знают, что я девок выпустил и что из деревни убег. Лучше посидим здесь, подождем, будут выходить по малой нужде, мы их похватаем. Самогонка на это дело здорово тянет.
Ждали долго. Окна светились, тени на занавесках двигались, но дверь молчала, словно забили ее на веки вечные. Те, что остались за огородом, по одному стали пробираться поближе ко двору.
Кто-то предложил высадить окна и перестрелять всех, кто попадется на глаза. Другой возразил: пока будем высаживать, в комнате сшибут лампу и из темноты нас самих перестреляют.
Предложение полицая оказалось наиболее верным. Дверь отворилась, и на крыльце показались двое. Обнявшись, они направились в угол двора.
— Дурнов, — прошептал полицай.
Посредине двора оба остановились, у старосты началась рвота. Его спутник безуспешно пытался поддержать грузное тело начальника. Холуй упал первым, получив прикладом по голове. «Некрещеный» тут же всадил в него нож. Алимбай и Павлик опрокинули Дурнова на спину, мгновенно заткнули рот, связали руки. Староста был до того пьян, что и не подумал сопротивляться…
Утром деревня узнала о случившемся. Тайком, по одному каждый прошел мимо полицейского участка, чтобы посмотреть на старосту, висящего вниз головой в воротах. Близко подойти боялись, но убедиться, поторжествовать хотелось каждому. Так он и висел до самого вечера, всеми оставленный, пока не приехали из города фашисты. Даже верная молодая супружница не вышла пожалеть муженька, не успев проспаться с похмелья.
А волкодав, оказалось, взбесился за день до гибели своего хозяина.
XXI
Партизанский лагерь, по обыкновению, просыпался рано, вслед за солнцем. Те, кто помоложе, кто привык в армии делать зарядку, выбегали на поляну голыми до пояса, махали руками, подпрыгивали, хлопали ладонями, словно гуси крыльями. Потом бежали к роднику и мылись ледяной водой. Потом садились завтракать. Без солдатской присказки «Люблю повеселиться, особенно поесть» дело не шло. За завтраком царило веселье. Заряжались на день не только физически, но и морально. Поругивали Петьку, давали ему советы, кто во что горазд — сварить, например, гуляш из топора, очень вкусно. Петька снисходительно отмахивался от шуток, как от мух, и продолжал делать свое дело. Готовил он неважнецки, но все до того привыкли видеть его за котлом, что не допускали и мысли заменить повара-ветерана какой-нибудь женщиной.