Старик беззубо, тихо рассмеялся. Облизнув острым, синеньким языком толстые губы, спрятанные под пегими усами и бороденкой, он погрозил пальцем Воронцову и шепнул:
— Ни-ни, барин! Ни-ни…
Воронцов испытал какую-то безразличную, далекую усталость. «Это судьба, — подумал он. — Мне в детстве такие старики снились перед единицей в гимназии».
— Ну, барин. Ну, еще что?
— Это хорошо, что вы не стали ерепениться. Меня-то не помните?
— Не помню.
Лакей принес Воронцову водку в графинчике, пива и кусок шипучего мяса, обложенного мелкими желтыми картофелинами.
«Рассыпчатая картошечка, — снова безразлично подумал Воронцов, — врут в глаза и не боятся…»
— А я вас помню, — понизив голос, сказал старик. — Нет, по фамилии не помню; по лику помню: я швейцаром был в Английском клубе. Вы туда приезжали… И с Немировичем приезжали, с народным артистом, и с покойником Мамонтовым…
«И это в первый же день, — отметил Воронцов, разрезая мясо. — Никандров высмеял бы меня за такой сюжет».
— Обознаться не могли?
— Не мог… Водочкой угостите?
— Наливайте.
Старик шумно выпил пиво с водкой и спросил — теперь уже не юродствуя, а деловито, оценивающе:
— Девочка не нужна? Хорошие есть девочки — с комнатками, в частных домах, так что лишних людей не будет, да и запоры хороши, если, не ровен час, проверка.
— Значит, в ливрее стояли? В услужении у кровопийц?
— Проверяете вы меня ловко… В ливрее ж разве кто стоял в Английском клубе? В сюртуках, только в сюртуках…
— А что ж милицию не зовешь? Награду за меня уплатят…
— У нас за это наград не платят… Третье отделение платило, а тут лишь грамоту на глянце… Значит — не обознался я… У меня глаз цепкий… Вы-то нас никого не помнили, а мы вас всех до одного — как во сне видим…
— Гражданин официант, — попросил Воронцов пробегавшего мимо лакея, — еще два графинчика.
— И пива, — подсказал сосед.
— А вам? — спросил лакей. — Пивка повторим?
— Нет. Мне не повторяйте.
«Может, заснет, — тоскливо подумал Воронцов. — Налить бы побольше, чтобы уснул. Тогда и уйти. Ведь начнет в спину кричать, животное…»
Но старик не уснул. Он поднялся первым и предложил:
— Пошли, мил человек. Я всю жизнь бездомным прожил — бездомного за версту вижу. Москва нынче бездомных не любит и примечает быстро. Пошли.
Он привел Воронцова в маленький домик на Плющихе, прилепившийся к крутому склону горы, спускавшейся к Москве-реке; было в этом домике темно, дверь отворила подслеповатая старуха и сразу же ушла за тонкую фанерную дверь и там — Воронцов слышал это отчетливо — пробормотала:
— Эх-эхе-хе, тяжелы грехи наши тяжкие…