«А какой? Какой я, по-вашему, что вам всем от меня надо?» — вдруг вступал он в молчаливый спор с предполагаемыми насмешниками и не сразу замечал, что сам с собой спорит, себе что-то хочет доказать.
Впрочем, одному ли себе?
Какой уж день вспоминается ему та история, что произошла в вагончике, в конторе у Паршина. Нескладно все получилось. Нет, в чём-то он, Берчак, чувствовал себя правым, он и теперь готов стучать кулаком по столу и требовать работу, потому что не привык сидеть без дела, не привык попусту ни руками, ни стрелой своего крана размахивать — ему вынь да положь работу, ту, которую он знает и любит, а нет её… Извините! Не к чему крановщику высокой квалификации сидеть без дела, когда где-то в другом месте, на другой стройке ждут не дождутся такого, как он. Нет, уезжать отсюда он не был особенно настроен. Была причина. Здесь, на стройке, Николай встретил человека, близкую душу… С ней бы, с Раисой, он поехал. Но это другой, особый вопрос, и не теперь ему в нем разбираться: что-то другое, ещё более непонятное, вклинилось в его привычную жизнь и не дает покоя.
Впрочем, если честно, то не так уж и непонятно все. Вот вспомнил о том, что не привык зря руками махать, привык все делом доказывать, — так ещё в детском доме приучили, — а сам не удержался… Там, в конторе, сам же руками махал, хотел взять за горло… Так все и было! И все бы, наверное, сошло, и многие опять, как прежде, подумали бы о нём:
«Вот дает Коля, режет правду-матку в глаза, рубит напрямик! Молодец парень!» И снова он — в героях. Снова прав. А тут: махал, махал и домахался… Какая-то пигалица, — он и заметил-то её, когда уже уходить из конторы собрался, — чудачка какая-то откуда ни возьмись подлетела…
Нет, такого позора Берчак ещё не переживал. Всякое в жизни было, но такого…
Тогда же, выйдя из конторы, за дверью которой ещё раздавался громкий смех («А ведь надо мной, паразиты, смеются!»), Берчак сначала решил изменить своё намерение: вместо того, чтобы пойти к Раисе и потолковать с ней по-серьёзному насчет их совместного отъезда, он в расстроенных чувствах завернул в «барабан».
Но то ли молва разнеслась быстрее скорого поезда, то ли кто-то из свидетелей его позора уже успел опередить Берчака, только Николаю вдруг показалось, что даже здесь, где он всегда был желанным гостем, об этом все знают. Он ещё порог не переступил, а кто-то, поднявшись из-за дальнего столика, заметил его и крикнул:
— А, Коля, прошу, прошу! Надо замочить это дело!
У Берчака даже дыхание перехватило, он не нашёлся, что сказать. Однако успел подумать: «Какое такое дело надо замочить, на что он, гад, намекает?»