Все засмеялись, и тетя Лена взяла у Николая розы и, как невеста, пошла обносить их по кругу, останавливаясь перед каждой. И все склонялись к цветам, нюхали, зажмурив глаза, охали и ахали и приговаривали на все лады: «Ну, Коля, ну, человек, это ж надо!»
И до Вари очередь дошла.
Она склонилась к цветам и тоже понюхала их. У них был какой-то нездешний запах. Так, пожалуй, пахнет на юге, у моря, где на каждой улице, возле каждого дома, наверное, растут вот такие прекрасные цветы. Ей было радостно вдыхать этот запах и думать о том, что есть, существует на свете что-то огромное и прекрасное, ещё неведомое, как далекое море, которого она не видела ни разу; думать и верить, что оно будет, непременно будет у неё, и надо только набраться терпения и ждать.
И оно придёт.
Два дня комендант Бобров ходил по вагончикам с толстой папкой — делал опись казённого имущества. Был он задумчив, неохотлив на разговор. Последнее время он вообще вел себя странно: то исчезал вдруг куда-то и пропадал по два-три дня, потом появлялся и ходил отрешенно, неприкаянно.
После того случая, когда, истосковавшись по живому участию, Бобров в порыве благодарного откровения излил Варе душу, она нет-нет да и заглядывала к нему, спрашивала, не надо ли чего. В ответ он неопределенно пожимал плечами: мол, вроде бы что-то и надо, а что, он и сам не поймет. И рассеянно озирал своё неприбранное жилье, будто искал или вспоминал что-то, но, так и не найдя и не вспомнив, досадливо махал рукой, тёр свой небритый подбородок, просил осторожно:
— А ты бы так посидела, без всякого…
Варя присаживалась на табурет, но тут же глаза находили дело: она или брала веник и подметала пол, или сдирала со стола грязную газету, стелила новую, выбрасывала окурки, скопившиеся на подоконнике, у изголовья постели. Он не удерживал, покорно отходил к окну или садился на постель и наблюдал. А на уме уже вертелся вопрос, на который его подмывало всякий раз, когда он встречался с землячкой. Но он не спешил, нарочно сдерживал себя и, чтобы не выдать нетерпеливого своего интереса, доставал из кармана пачку папирос, потом, аккуратно приминая, покручивая папиросу в корявых пальцах, продувал мундштук, высыпал из него на широкую ладонь табачные крошки. И, наконец, прикуривая, спрашивал:
— Что нового-то слыхать?
Варя знала, что из всего, что происходит на свете, Боброва больше всего теперь занимает одно: как там, в деревне, дома? Ему было известно с письмах, которые Варя получает от матери, и потому каждый раз, встречаясь с ней, он невольно настораживал себя, будто прислушивался. Ждал чего-то. В каждом Барином слове, в каждой пересказанной строчке очередного письма он старался высмотреть то желанное, своё, что и теперь живёт, существует где-то, но не в нем, а как бы помимо него, что забылось уже, стало стираться в памяти, расплываться, словно в тумане.