Два дня назад он еле дотащился из деревни: железным обручем вдруг схватило грудь. Едва раздышался. Перепуганный конюх хотел было запрячь лошадь и довезти гостя до поселковой больницы, но Бобров отказался — побрел пешком. До вечера лежал пластом в вагончике, боясь шелохнуться и снова разбудить приутихшую боль.
В это время к нему и зашел Паршин. Поняв ещё на пороге, что с комендантом что-то неладное, развел руками.
— Як нему с новостями, а он, понимаешь…—
Паршин придвинул табуретку к постели, присел, участливо взглянул на Боброва. — Что, временно иль всерьез?
— Да кто его, — слабым голосом отозвался Бобров, — прежде вроде-ка не бывало такого…
— Так ведь оно и все так, крутишь, крутишь маховик, а потом раз…
— Видать, докрутился.
— Ну, это ты брось, нашел время. Я вот тебе сейчас такое лекарство отпущу, вмиг оздоровеешь… В общем, надраивай, брат, пуговицы и списывай к едреной фене все своё старье… Звонок был, вагончики к нам новейшие гонят, со дня на день придут, утепленные и всякое такое… Кровь из носу, комендант, а парад принимай.
— Вот это дело, — тем же слабым голосом откликнулся Бобров, — это дело. Твой звонок, начальник, и правда повесельше моего. — С грустной усмешкой Бобров ткнул рукой себе в грудь, туда, где сердце. — За дело, однако, будь спокоен, слажу какнибудь. А старье и верно чего зря тащить. Спишем…
Они ещё о чем-то говорили, и Бобров соглашался с Паршиным: да, мол, верно, народ на стройке работает на совесть, революцию, можно сказать, на транспорте делает, а значит, и бытовые условия у людей должны быть на уровне, и мало, мол, они ещё заботятся об этом, и Паршин и он, Бобров. Он слушал, поддакивал, а мысли все уводили и уводили коменданта в сторону от разговора. Как будто автоматически сработавшая стрелка перевела его на другой путь, и вот он гонит и гонит куда-то, ещё не зная, что там впереди, какой свет горит, зелёный или красный…
Два дня после этого разговора Бобров ворошил своё комендантское хозяйство, оформлял документы, списывал разное старье — назолочки, простынки, матрацы.
А на третий день взял расчет.
Его уговаривали, соблазняли перспективой, мол, такая стройка, такое хозяйство прибывает, только разворачивайся. Отпуском досрочным соблазняли, путевкой в санаторий, но он настоял на своем. Напоследок сказал Паршину:
— Ты как-то про маховик сказал, мол, крутишь, крутишь… А я про себя вот подумал и ужаснулся… Сколько лет все вхолостую кручу. Одна копоть, как говорится, да, извиняюсь, вонь, как от старого паровоза… Паровозы вот скоро спишут на свалку, и мне, видать, туда же пора. Да и по дому тоска, давненько не наведывался.