Любовные сомнения привели меня к Абраму Абрамовичу.
— Видишь ли, Серега… — собрав морщины на лбу, начал он. — Видишь ли, если женщина жаждет поклонения, ей нужно поклонение всех мужчин, которые встречаются на ее пути. И тем более своих одноклассников… Но это вовсе не исключает того, что любит она лишь одного из них!
Он взглянул на меня так, чтобы я не посмел усомниться, что как раз и являюсь тем самым единственно обожаемым. Гармошка разгладилась на его лбище: стало быть, он был уверен в неколебимости моих любовных позиций.
Мы охотнее всего верим в то, во что хотим верить. Я сразу согласился с Абрамом Абрамовичем.
Но согласиться — одно, а успокоить душу свою — это совсем иное. «Почему она все-таки хочет переманить Дашиных поклонников, если к ним равнодушна?» — думал я, когда замечал, сколь раздраженно реагирует Лида на пылко восхищенные или исполненные беззвучного, полутайного обожания взоры мальчишек, устремленные на Дашу. И когда не замечал, как она реагирует, тоже думал…
За мудростью я обращался к Еврейскому Анекдоту, а за советом — чаще всего к брату Игорю. Психологом он считался в нашей семье с самого раннего детства… Погружение в психологический анализ, как всякое погружение, требовало принимать на себя тяжесть (в данном случае — тяжесть раздумий), а еще требовало недетской собранности. И Игорь научился столь прочно себя собирать, что иногда долго не мог «разобрать» обратно. Мой брат до такой степени был устремлен «вглубь», что мог, я опасался, захлебнуться в собственных размышлениях. И все это хитроумно сочеталось с нашими тайнами и враньем.
Игорь безошибочно угадывал, почему душераздирающе тоскливое настроение посещало нашу рыжую кошку Сарру (так именовал ее Еврейский Анекдот: «Кошке это не повредит!»), и отпускал Сарру на волю во двор к любовнику с вполне славянским именем Петр.
Петр был убежденным интернационалистом: он не подвергал дискриминации ни отечественных, ни сиамских, ни ангорских кошек. И не оскорблял холодностью кошек с русскими, французскими или итальянскими именами… Вот и рыжая Сарра не менее двух раз в году дарила ему потомство. По желтоватым, выпуклым, прозрачным, как пуговицы, Сарриным глазам, скорбное выражение которых вполне соответствовало ее имени, Игорь предсказывал, когда она в очередной раз, расставшись со скорбью, обретет материнское счастье.
Как психолог, мой брат улавливал каждый момент зарождения молчаливой отцовской ревности — и немедленно укреплял мамино алиби личными «свидетельскими показаниями».
— В школе было родительское собрание, — сообщила однажды мама, возвратившись домой позже, чем хотелось бы отцу.