– Хуй ее знает... – сказал Толстый. Он был бывший бандит и называл Стрелку «марухой»:
– Может, загуляла...
– Мож, и так, – сказал Беспалый. В прошлой жизни он был токарь. Или фрезеровщик. Какая теперь разница? Он был самый старый и называл Стрелку «дочкой».
– Ушла от нас, сука, – сказал Пушкин. Когда-то он был поэт и до сих пор любил выражаться красиво. Стрелку он называл «стрелкой».
Трое нелюдей сидели на железнодорожной насыпи, возле рельсов, по которым давно уже ничего и никуда не ходило. Это было очень спокойное место. Они привыкли к нему и коротали здесь короткое московское лето. Стрелка была четвертой, и по вечерам, распив, что было, они говорили со Стрелкой или ебали ее по очереди. Толстый – грубо, Беспалый – любезно. А у Пушкина через раз вообще ничего не получалось. Слабый организм, одно слово – поэт.
– Или менты повязали, – сказал Толстый.
– Да не трогают ее, сам знаешь, – отозвался Беспалый.
– Надо искать, – сказал Пушкин.
– Чево? – удивился Толстый.
– Искать надо, – повторил Пушкин и насупился.
– Ага, – сказал Толстый. Под кожурой щек замаячил желтый собачий клык – Толстый улыбался. – В розыск объявить. Всесоюзный.
– В розыск, не в розыск, а искать надо, – зло повторил Пушкин.
– Где? – резонно проронил Беспалый.
Пушкин знал одно место, но промолчал. У Толстого тоже шевельнулась мыслишка, он подцепил ее ногтями, как вошь, и раздавил молча. Она вякнула и осталась жить. Беспалый посмотрел на рельсы и почему-то сказал: