Вот только еще полстакана, позвонить Крысе, что не приеду сегодня, и отлить, глянув по дороге в их комнату...
Полстакана, звонок, отливаю, прохожу мимо...
Ма стоит посреди комнаты, большая, голая, грудастая и жопастая... Как скифская баба. А Папик при ней – стоит на коленях, обнял, шепчет что-то... Давно не виделись, бля... Кажется, плачет даже родитель мой, горемыка. А Ма над ним, вечная, страшная, стоит себе молча... Вот такая картинка...
А я что... Сходил на кухню, съел холодный кусок мяса, и к себе – выпивать да дрочить. Дело нехитрое. Уехал бы, но Крыса уже не ждет. Наорала на меня, дура, в последний раз... Тоже, поди, вырастет и станет как Ма. А где я ей деньги найду?...
Выпил еще, «зепеллины» попели... Предки угомонились, кажется... Ма сходила в сортир, потом Папик там пузырем своим звякнул... Потом я заснул, не помню, что дальше было.
Утром Ма готовит завтрак, глаза опять такие, что непонятно – глотать или подавиться тут же, не сходя с места...
– Что, Папик на новую работу ускакал? – спрашиваю.
– Нет. Он... Он ушел. Совсем.
...Ем, и не знаю, что сказать... И я, и Ма давно этого ждали... Наконец, говорю:
– А работа?
– Он все придумал... Нет никакой работы...
– А зачем тогда?
– Не знаю, – говорит Ма и начинает плакать. И я вместе с ней. А на шее у нее – большой засос, похожий на синяк от удара...
– Он вернется? – спрашиваю, чтобы просто перестать реветь, как маленький.
– Не знаю, – говорит Ма. – Разве можно что-нибудь знать про нашего папу...
Я доедаю завтрак и иду звонить Крысе... О том, что выезжаю...