– Зато перстень получишь,- попытался успокоить я.
– Я и так его получу,- убежденно заявил он,- К тому же я надеялся, что это видение пришло к тебе благодаря ему, а тогда я получил бы подтверждение своим догадкам о его силе. Сейчас же выходит…
– Да ничего еще не выходит. До конца июля времени уйма,- перебил я.
– Суд – процедура долгая,- вздохнул он,- К тому же все они в высоких чинах. Их еще надо уличить в свершенных преступлениях, доказать неоспоримую причастность, а на это обычно уходят многие-многие месяцы. Когда я изучал магдебургское право, то там говорилось…
Я не стал вникать, о чем говорилось в магдебургском праве. Ник чему. Да и не действовало оно на Руси. Тут вовсю хозяйничало иное право – желание венценосного самодура, считавшего, что признание обвиняемого является царицей доказательств, а все остальное прилагаемое к нему.
Добиться же признания можно всего за один день. Если постараться, разумеется, имея в наличии дыбу, огонь, раскаленную кочергу, щипцы, клещи и прочие инструменты, способные «убедить» человека поскорее сознаться в своих грехах, даже если их не было в помине. Так что не прав был Ицхак. К сожалению. Но объяснять ничего не стал. Бесполезно. Не понять еврейскому купцу, да еще со знанием магдебургского права, законодательной специфики Руси.
А он все продолжал ныть, заодно попрекнув меня за то, что мы, дескать, упустили из виду боярина Семена Васильевича Яковлю, который, в отличие от наших заимодавцев, уже неделю как пребывал в малоприятной компании подручных Малюты.
– Ежели бы у него деньгу заняли, там могли бы хоть с Фуниковым расплатиться, а так что я теперь буду делать? – уныло причитал Ицхак.
– Ну не было его в моем видении,- обескуражено развел я руками.- Фуникова видел, людей новгородских – тоже, Захария Очин-Плещеева с сыном Ионой на плахе вот так же явственно, как тебя перед собой,- вдохновенно врал я,- а боярина Яковлю среди них не наблюдал.
В самом деле, откуда мне знать, почему его фамилия не была включена в тот тайный список, по которому мы с Ицхаком трудились. Или, может, я ее пропустил? Запросто могло быть. Только сейчас уже не проверишь – спалил я эту бумагу, и уже давно, еще перед первым визитом к Висковатому. А зачем она мне, когда осталось всего два неохваченных нами человека – сам Иван Михайлович да его брат Третьяк, кстати, тоже дьяк, только не помню, какого приказа. Вот накануне визита к Третьяку Михайловичу Висковатому я и избавился от этой опасной, попади она не в те руки, улики.
Кстати, с брательника царского печатника мы поимели тоже весьма прилично. После ожесточенных долгих торгов, когда ставку выплаты пришлось увеличить до тридцати пяти процентов, Третьяк Михайлович согласился-таки ссудить нам полтысячи рублей, причитая, что это – все его скромные сбережения, которые он скопил себе на старость. Понятное дело – лучше иметь к старости шестьсот семьдесят пять рублей, нежели пятьсот. И пусть сумма не круглая, зато выглядит более приятной, что на вес, что на ощупь. Между прочим, здесь даже червонец – о-го-го. Село на него не купишь, а вот к захудалой деревеньке на несколько дворов прицениться можно. Другое дело, что просто так ее тебе никто не продаст – кончились те времена. Вначале владельцу надо добиться разрешения на продажу у самого царя, а уж потом торговаться с покупателем. Но как бы там ни было, а почтенный Третьяк одним махом ободрал меня на пятнадцать потенциальных деревень. Будет где коротать старость, которая ему, как и возврат долга, не светит.