Ровно в час тридцать группа разведчиков захватила “языка”. Сухопарый унтер-офицер не оказал никакого сопротивления. Двадцать минут друзья ждали Федотова. Киреев беспокоился, он поминутно смотрел на часы, выглядывал в зияющий темнотой безмолвный пролом.
— Рыбаков, — после некоторого колебания проговорил, наконец, он, глядя на фосфоресцирующий циферблат, — фашисты с минуты на минуту начнут разыскивать патрульного. “Язык” должен быть в штабе дивизии. Демьяну придется оставить знак, — добавил он, впервые назвав Федотова по имени. — Дорогу он знает.
Подняв кусок извести, Киреев широким взмахом поставил на одной из уцелевших бетонных плит огромный косой крест и крупно написал: “Ушли по старой дороге!”
…Генерал Буров слушал рапорт командира взвода. Лейтенант говорил сухо, лаконично. Когда он рассказывал о причинах очевидной гибели сержанта Федотова, в голосе его генерал почувствовал немой укор, понял этот укор и смолчал.
Поздравив разведчиков с успехом, Буров поблагодарил каждого и при них же приказал начальнику штаба оформить материалы для награждения.
Сальский, Мигунов и другие офицеры полушутя, полусерьезно потребовали от лейтенанта банкета в честь благополучного исхода операции и будущей награды.
— Луценко, — позвал Мигунов. — Доставь в столовую неприкосновенный запас. Надо отпраздновать по-настоящему подвиг моих орлов.
Офицеры вышли со двора. Полянский сиротливо стоял в сторонке, у калитки. Он и не заметил даже, как приблизился к нему Семухин. Стиснув до боли руку старшего сержанта, он взглянул на него виновато, заметил на глазах товарища слезы и, вздохнув, зашагал прочь.
Не мог побороть Николай этих слез, не мог и не хотел. Отыскав Рыбакова, он, взяв его под локоть, отвел подальше, в самый глухой уголок двора и начал выпытывать все, что, казалось ему, может пролить свет на таинственное исчезновение Демьяна. Но Рыбаков ничего определенного не сказал. Николай печальным вышел на улицу, побродил по безлюдному селу, миновал поле и очутился в лесу у глубокого заросшего орешником оврага.
В густых кустах на краю обрыва он сел, свесив ноги. Над головой перешептывались листья. Этот шепот, то затихающий, то нарастающий, напомнил почему-то Николаю знакомую мелодию. И, как бы вторя ей, он вполголоса запел “Коптилку” — любимую песню Демьяна.
Но чей это, чей автомат на топчане.
Гранатная сумка и острый кинжал?
Откликнись наш друг, весельчак-свердловчанин.
Ведь ты эту песню всегда запевал.
Опять голова старшины наклонилась,
Опять по щеке прокатилась слеза…
Коптилка; коптилка, зачем начадила,