— Сарычев! В комендатуру! Слышь, Сарычев! Проснись, вызывают!
В заставленной столами и шкафами комнате центрального здания сидел напыщенный немец и с деловым видом перекладывал с места на место бумаги. Не приглашая сесть, он начал задавать майору вопросы.
Его интересовало все — отношение “господина Сарычева” к гитлеровскому режиму, к частной собственности, к религии…
Соколов отвечал осторожно.
— Вот бланки, бумага. Вот перо! — проговорил немец. — Все, что рассказали, — напишите!
Майор долго заполнял анкеты, сочинял пространное объяснение-обязательство “служить Великой Германии, фюреру”.
Немец прочитал заполненные вопросники. Одобрительно гмыкнул и, пощелкивая дыроколом, старательно подшил документы.
В окне замаячила физиономия подвыпившего Левченко. Он посигналил майору измятой кепкой, а когда тот вышел, спросил покровительственно:
— Готово? Значит, пьем?
Соколов отрицательно покачал головой:
— Не освободился еще. Помощник начальника школы приказал подождать.
Левченко, привстав на завалину, вновь заглянул в окно канцелярии и сообщил небрежно:
— Формальность! В картотеку тебя Пактус заносит. Сейчас…
И, действительно, Пактус окликнул:
— Господин Сарычев, — и, поднявшись навстречу, произнес: — Господин Сарычев! Теперь фамилии вам не потребуется. Ее заменит номер двести пятьдесят шесть. Фюрер щедр на награды, но за измену карает жестоко. От него не укрыться никому, нигде и никогда! Мы будем знать каждый ваш шаг, будем наблюдать за вами даже в России, куда вы попадете вскоре. Запомните это… Итак, вы есть солдат фюрера!
Во дворе Левченко подхватил Соколова под руку и, дыша ему в лицо винным перегаром, проговорил:
— Ничего, Сарычев, жить будем! Водка, девочки… В Ригу смотаемся! Ха-а-ароший город! Верь мне, господин двести пятьдесят шестой. Ха-ха!
Автоматная очередь настигла Бориса Великанова в кустах, на краю глубокой болотистой балки. Погоня, неотступно следовавшая за беглецами от самого лагеря, значительно поотстала и открыла пальбу по темным кустарникам. Постреляли гитлеровцы так, просто, чтобы перед комендантом отчитаться, постреляли и повернули обратно восвояси. Но одной из беспорядочных, неприцельных очередей был смертельно ранен Борис. Не застонав, упал он на землю. Николай склонился над товарищем.
— Что с тобой?
— Грудь обожгло, — задыхаясь, проговорил Борис. — Горит огнем. Коля, у меня… Листки со стихами… Стихи… Возьмешь?
— Что ты, Борис! Что ты! — торопливо заговорил Николай, чувствуя, что случилось что-то страшное. — Ведь мы с тобой на свободе. Слышишь? На свободе, Боря!