— Поспешить и испортить игру? Вся штука в том, чтобы оттягивать удовольствие!
Она поднесла к моей щеке другую руку — левую. Я заметила, что перчатки влажные на кончиках пальцев; их запах меня смутил, и я от удивления отшатнулась.
Дама засмеялась:
— Вот так стыдливость! С джентльменами из Сохо вы, поди, не так привередливы.
Выходит, ей было известно очень многое.
— Так вы следили за мной и раньше… не только сегодня!
— Удивительно, чего только не увидишь, глядя из экипажа, если имеешь терпение и острый глаз. Следуешь за добычей, как собака за лисицей, а она ничего не замечает и занята своими мелкими хлопотами: поднимет хвост, сверкнет глазом, оближет губы… Я могла словить вас, дорогая, раз десять, но к чему портить охоту! А сегодня… что же заставило меня наконец решиться? Может, форма, а может, луна…
Незнакомка повернулась к окошку, где виднелась луна: выше и меньше прежнего, но такая же розовая, словно от стыда за порочный мир, который ей назначено освещать.
Я тоже покраснела. Слова дамы удивили меня и испугали, однако они вполне могли оказаться правдой. Занимаясь своим негласным ремеслом среди уличной суеты, недолго и не заметить стоящую карету — особенно когда твое внимание направлено на тротуар, а не на дорогу. Подумать только, все это время она за мной следила… Мне сделалось не по себе. Но разве не публики мне как раз и не хватало? Разве не сожалела я вновь и вновь о том, что мои ночные представления проходят тайно, под покровом темноты? Мне вспомнились сыгранные мною роли, джентльмены, перед которыми я преклоняла колени, их члены, побывавшие у меня во рту. Все это не порождало во мне ни малейшего трепета, но при мысли, что дама за мной следила, у меня в паху сделалось влажно.
Не зная, что сказать, я спросила:
— Выходит, я такая… особенная?
— Увидим, — последовал ответ.
Дальше мы молчали.
*
Дама привезла меня к себе домой, в Сент-Джонс-Вуд, и дом, как я и ожидала, оказался роскошным: высокий светлый особняк на чистой площади, широкая парадная дверь, большие створные окна с мелкой расстекловкой. В одном из окон горела лампа; в соседних домах из-за ставень не проглядывало ни единого огонька. Грохот экипажа на спящей площади прозвучал оглушительно: я не привыкла к полной, неестественной тишине, что окружает по ночам богатые дома.
Незнакомка молча подвела меня к двери. На стук отозвалась служанка с угрюмым лицом; принимая у госпожи пальто, она глянула на меня из-под ресниц, но далее глядела в пол. Дама помедлила, просматривая лежавшие на столике карточки, я тем временем несмело огляделась. Мы находились в обширном холле, у подножия широкой изогнутой лестницы, которая вела в темный верхний этаж. Справа и слева виднелись двери — закрытые. Пол был выстелен черными и розовыми мраморными плитками. Стены, под цвет пола, были темно-темно-розовые; у витой лестницы, как в глубине морской раковины, этот цвет еще сгущался.