— Значит, цель достигнута?
— Ага.
— И можно уходить?
— Можно.
В это время из леса бесшумно вышел Макар.
Я взглянул на него:
— Ну, тогда пошли. Веди нас, верный Гайавата!
Афанасий улыбнулся и ответил:
— Пошли.
Во время нашего разговора Штерн испуганно переводил глаза с одного на другого, и теперь, услышав, что мы собираемся уходить, спросил совершенно другим, слабым и робким, голосом:
— А как же я?
— Ты? — я удивился, — а тебя мы не тронем. Правда?
И я посмотрел на Семена.
— Точно, не тронем, — ответил он серьезно.
Мы затоптали костер и ушли, а Штерн остался в кромешной тьме, крепко привязанный к колышкам, и ему оставалось только любоваться ночным небом и дожидаться, пока на него набредет какой-нибудь волк или медведь. А может быть, до этого его муравьи обнаружат. Тоже ничего.
Когда мы отошли метров на триста, Семен вдруг остановился и сказал мне:
— Дай фонарик.
Я удивился, но отдал ему фонарь.
— Понимаешь… — Семен нахмурился, — если бы… В общем, я не такой, как он.
И ушел в темноту.
Через несколько минут мы услышали гулко разнесшийся по ночной тайге выстрел.
* * *
Обратно мы шли не торопясь, и на исходе второго дня вышли на уже знакомое место на берегу Оби, откуда до моего дома оставалось не более десяти километров. Спешить, в общем-то, было некуда, поэтому я решил сделать привал, чтобы оставшийся путь проделать не спеша, как на прогулке.
Макар занялся приготовлением чая, а все остальные расположились вокруг костра, вытянув уставшие ноги. За четыре дня мы прошли около сотни километров, и это чувствовалось. Опершись спиной на ствол дерева, я ощущал, как гудят мои ноги, отвыкшие от столь дальних переходов.
— Как, говоришь, зовут твоего приятеля, который сейчас мою фазенду охраняет? — обратился я к Афанасию.
— Василий, — коротко ответил Афанасий, поправляя шнуровку своих ичигов из мягкой оленьей кожи.
— Он там собачек кормит, не забывает?
— А как же! Здесь, в тайге, собак в первую очередь кормят. Сам голодай, а про собачек не забывай.
— Ага, — засмеялся Тимур, — если сам проголодаешься как следует, то и собачатиной не побрезгуешь.
— Бывает, — кивнул Афанасий, — и так бывает.
— Ну, будем надеяться… — сказал я, — вообще-то еды там — за месяц не съесть, так что до корейской кухни дело не дойдет.
Семен сидел молча, неподвижно уставившись в огонь.
Я посмотрел на него и спросил:
— Этот… Штерн… Он сказал, что ты завалил аж целых четырнадцать человек. Это что — правда?
— Правда, — неохотно кивнул Семен.
— Как же так вышло-то?
— А очень просто. Случилось так, что понадобился крайний. И на меня свалили столько всего, что хватило бы на десятерых. И кражу, и убийство, и мошенничество, и подделку документов, и чуть ли не промышленный шпионаж. И ведь нашли лжесвидетелей, гады, заплатили всем, кому было нужно, ментам, прокурору и даже адвокату. Он, падла, все, что от меня узнавал, переделывал так, чтобы им удобнее меня похоронить было. Ну, я сбежал из-под стражи, когда возили на место преступления, которого я не совершал, а дальше… В общем, я их всех по одному перебил. Четырнадцать человек… Хотя называть их людьми — себя не уважать. Четырнадцать… Прокурор, менты продажные, трое лжесвидетелей, следак, хозяин той фирмы, в которой все произошло, еще всякие… Один остался — адвокат, который вместо того, чтобы спасать меня, помогал топить. Когда я к нему пришел, там меня и взяли. Дали пожизненное и привезли в этот «санаторий».