Но вот она пришла – стремительная, соленая, прозрачная, и никакие воспоминания о тяжко больных стариках не помогали.
Он не был готов.
Он бился, дергался, рвался прочь.
Он что-то кричал.
Ему казалось, что где-то в глубине его памяти, на каком-то из известных ему языков спрятано слово-ключ, слово-пароль, которое могло бы остановить вращение роликов лебедки.
Вода полоснула неожиданным холодом, сдавила живот. Он успел набрать полную грудь воздуха. О, если бы лейкоциты и эритроциты не были такими жадными! О, если бы они умели при нужде расходовать кислород так же бережно, как расходуют хлеб в осажденном городе! Нет, они поднимают бунт почти немедленно, требуют еще и еще, колотят в виски, разрывают аорту, выдавливают глаза…
Опутанный сетью человеческий клубок с плеском вылетел на воздух, вознесся на несколько метров и снова пошел вниз. Толпа застонала от восторга. Антон судорожно глотал воздух. Прощальное кружение вод и небес все гуще наливалось зеленым и розовым.
Потом что-то произошло. Раздался какой-то – не кровяной в ушах, а чуждый, воздушный – стук. И движение сети вниз остановилось с громким ударом. И никогда его прежде не слыхавший, оглушенный и задыхающийся Антон вдруг узнал этот – благословенный, втайне все время ожидавшийся, слух распарывающий, жизнь обратно сшивающий, возвращающий надежду – звук.
Треск автоматной очереди.
Со звоном осыпались стекла кабины, в которой притаился крановщик.
Сеть зависла в метре над водой, медленно вращаясь.
Треск полоснул снова, отскочил эхом от бортов, окутался воплями и стонами раненых.
«Лодочный народ» с криками карабкался наверх по веревочным бортам траулера.
С кормы «Вавилонии» ударил пистолетный выстрел. И еще один. И еще.
Соломенные шляпы метались вдоль борта, размахивали палками, рубили веревки и лестницы.
Труба траулера выбросила струю дыма.
Из окна надстройки на палубу «Вавилонии» стали кидать зажженную мазутную ветошь.
Перекрутившиеся тросы остановили сеть, и, прежде чем она начала вращаться в обратную сторону, Антон разглядел быстро расширяющуюся полоску воды между двумя кораблями.
Снова ударил автомат.
Теперь был слышен и опережающий посвист пуль. Они пролетали где-то совсем близко. У Антона мелькнула мысль, что обезумевший Педро-Пабло стреляет уже по ним. Но в это время огнестрельная пила сделала свое дело – пробитый в нескольких местах трос не выдержал, лопнул, и раскрывшаяся сеть выронила в океан весь свой улов.
Но это уже был не океан смерти, а океан свободы.
Руки и ноги свободно молотили по нему, приближая каждым гребком родной спасительный борт. И легкие взахлеб упивались всем надводным кислородом, которого было так непомерно много. И ухватившись за железные скобы, высунувшись по пояс из воды, Антон оглянулся, вспомнил наконец и выкрикнул спасительное слово-пароль, которое оказалось грязным русским ругательством.