Трудно сказать, чего было больше в их встрече – горечи или радости.
Выплакавшись, Катя рассказала, что четыре месяца назад первый раз получила весточку от отца – он был в Сибири, воевал там с Колчаком, все спрашивал, где Алексей, только она не ответила: Глущенко не позволил.
– Как же это! Адрес-то хоть помнишь?
– Забыла, Лешенька! Паша письмо разорвал, он ведь папу никогда не любил.
Ну что с нею делать! Ладно уж: знать, что отец жив, и то хорошо!
– Леша, а ты что… чекист?
– Чекист.
Катя посмотрела на него со страхом, который в ней, жене Глущенко, вызывало это слово. Потом спросила:
– А что же с ним будет, с Пашей?
– О нем забудь, – отводя глаза, сказал Алексей. И обнял зарыдавшую сестру: – Ну, брось, брось!.. Какой он тебе был муж! Тиранил он тебя. Теперь вместе будем жить, в Херсоне… Мне вот, наверно, комнату дадут. Папу найдем. Ну прошу, не плачь!
– Повидать бы… его… хоть!.. – сквозь рыдания выговорила она.
– Не к чему. Сразу надо отрезать. Ну брось, Катенька, сестренка!
Ни о чем он ее, конечно, расспрашивать не стал. Только позже окольными вопросами выяснил, что на хуторе, за свинарником, есть погребок – в нем Глущенко прятал какие-то ящики, которые привозили ему издалека…
Через четыре дня на хутор был отправлен чекистский наряд, и Катя уехала с ним. Сказала, что за вещами. Обратно она не вернулась. Прислала записку:
«Дорогой братик Лешенька, не сердись на меня, поживу пока здесь. Поплачу одна. Хозяйство тоже не бросишь. Ты уж не сердись, родненький мой!..»
Честно говоря, Алексей был даже рад этому: он отвык от сестры. Ее непрерывные слезы, жалобы на его бессердечность, просьбы помочь мужу и вызволить его из беды и полное непонимание того, чем жил Алексей, – все это отделяло его от Катерины, вызывало подчас недоброе раздражение, к которому примешивалась еще и обида за то, что она не сохранила отцовский адрес. Для Алексея это было хуже, чем предательство.
Чекисты привезли с хутора три ящика с боеприпасами…
В день отъезда Екатерины у председателя ЧК состоялось очередное оперативное совещание. Когда оно кончилось. Брокман задержал Алексея.
– Отправил сестру? – спросил он.
– Отправил.
– Посиди. Давненько я с тобой не беседовал. – Брокман сел за стол и, набивая трубочку, спросил: – Что у вас там вышло с Илларионовым?
Алексей давно ожидал этого разговора.
– Не сработались, – сказал он угрюмо.
– А кто виноват?
– Вам видней. Может, и я. Он начальник, я – подчиненный…
– Мг-м, значит, ты, – точно взвешивая его слова, повторил Брокман.
Он прикурил и, попыхивая дымком, заметил вскользь:
– Быстро ошибки признаешь… А скажи, если бы было по-илларионовски, ушел бы Крученый или нет?