– Может, и не ушел бы…
– Та-ак. – Брокман, все еще заметно прихрамывая, подошел к окну, прислонился к подоконнику. – Странно, – проговорил он. – Невеселая картина. Я вот заметил: когда человек слишком быстро признает свои ошибки, это либо трус, либо предатель. Сиди! – прикрикнул он на вскочившего Алексея. – Получай, что заслужил! И без истерик мне тут! – добавил он, хотя Алексей не проронил ни одного слова.
Алексей опустился на стул и так закусил губу, что почувствовал во рту солоноватый привкус крови.
«Так и надо! – подумал он. – Так и надо!..»
Брокман молчал долго, очень долго, и грозным казалось Алексею это молчание. Он даже вздрогнул, когда председатель ЧК вдруг засмеялся. Да, Брокман засмеялся, негромко, неумело, будто покашливая.
– Чудак ты, парень! – проговорил он. – Его тут оговаривают, а он туда же! Виноват, раскаялся!.. Ты каяться не спеши! Докажи, объясни, какие у тебя были планы! Ошибиться – не беда… если ты честный человек. Конечно, упустил Крученого – что ж хорошего. Напутал кое-где, не использовал всех возможностей – тоже есть. Но все-таки сделал порядочно, так и скажи!.. А Воронько – большая потеря. Прозрачной души был человек. Большая потеря… – Он помолчал, приспуская брови на глаза. – Надежней трудно найти. Книги любил… Мечтал после войны учителем стать. Образования у него никакого, говорил, учиться будет. А ведь ему за сорок… – Брокман подошел, прямо посмотрел Алексею в глаза. – Ладно, Михалев, иди, работай. А насчет сестры не беспокойся, это ничего…
Алексей не понял, что он хотел сказать последней фразой, но Брокман смотрел на него с таким простым человеческим неслужебным пониманием, что его окатила горячая облегчающая волна благодарности к этому суровому человеку, и что-то напряженно задрожало в груди – вот-вот сорвется…
Странный этот разговор стал ему понятен вечером. Ясность внес Федя Фомин.
– Лешка, ты здесь? Чего расскажу! – возбужденно возвестил он, заскочив в комнату. – Я еще утром хотел, так на операцию послали. Между прочим, сегодня самолично проводил обыск у одного адвоката. Вот где книжек, мать честная! Три стенки-и все книжки, книжки, убей меня на месте, не вру!..
Рассказал он следующее.
Утром, когда Алексей провожал Екатерину, Федя принес Брокману какие-то бумаги и застал у него Илларионова, который в непочтительных тонах поминал Михалева. Федя скромненько присел у двери, решив вступиться за друга, если понадобится.
Будучи человеком самолюбивым, Федя более всего боялся брякнуть что-нибудь невпопад, чтобы не подумали, что он не разбирается в самых сокровенных глубинах чекистского дела, и потому, когда Илларионов крыл Михалева за неправильное ведение операции в Алешках, он молчал. К тому же было видно, что доводы Илларионова производят на Брокмана слабое впечатление.