В маленькой канцелярии, где около окна сидели писаря, их обогнал ординарец. Влетел в штабную комнату и захлопнул дверь. Лешка сунулся было за ним, но оттуда раздался окрик: «Обожди!»
– Садись, – сказал Лешка, указывая на стул. – Освободятся, тогда зайдем.
Вскоре дверь отворилась, из комнаты вышла женщина в черном платье, молодая, сухопарая, с гладкими, расчесанными на пробор желтыми волосами. Мельком взглянув на ребят, она села за стоявший возле двери канцелярский стол, на котором громоздилась пишущая машинка. Лицо у женщины белое, веки приспущены, губы поджаты неприступно и презрительно. Это была машинистка Совета, работавшая здесь с тех пор, как штаб переехал в гостиницу.
У Пантюшки при виде этой женщины как-то сам собой раскрылся рот. Он тронул Лешку за рукав:
– Леш, а Леш, это кто?..
– Постой! – отмахнулся Лешка.
Дверь в штабную комнату осталась открытой. Отчетливо доносились голоса:
– …Где это получилось?
– На самом разъезде… – задыхаясь, говорил ординарен-Хотели они оборону занять, а немцы тем часом сидели, попрятавшись, на огородах… Вот тут и началось…
Лешка не успел еще понять, о чем говорят, но упоминание о разъезде, куда, по словам Пантюшки, ушел отряд Костюкова, наполнило его тревогой, каким-то неясным предчувствием беды.
– По порядку докладывай, как было! – сказали за дверью. По густому, с энергичной хрипотцой голосу Лешка узнал Попова – одного из членов Совета пяти, большевика.
– Было, стало быть, так… Пошли они на разъезд, как приказано… Днем наши ходили туда на разведку, все кругом обшарили, немцев не было…
– Немцам разъезд ни к чему, – пробасил кто-то.
– Пришли… Все кругом тихо, никого не видно. Только стали оборону копать, а тут их пулеметами со всех сторон и зачали косить – засада!..
– Костюков живой?
– Какое там! Двое только и ушли, в больницу Тропиных отправили. Один так совсем кончается. Люди говорят- предали их…
У Лешки перехватило дыхание. Он растерянно оглянулся, точно желая убедиться, что он ослышался, что этого не может быть… Пантюшка, бледный, смотрел на него круглыми потемневшими глазами.
– Слыхал?
– Слыхал… Я ведь, Леш, с ними хотел идти…
Лешка, не отвечая, провел ладонью по щеке… Убили Костюкова… Как же это? Лешка вспомнил его кряжистую, плотную фигуру, крупное, морщинистое лицо с рыжими запорожскими усами. Такого, казалось, даже повалить невозможно, не то что убить… А Пахря?! Неужели и он… Шумный, крикливый, никогда не унывающий Пахря, с лукавыми, прозрачными, словно капли голубой воды, глазами…