– Добро, пусть по-вашему! Устроим комиссию – на месте разберемся!
– Это другой разговор! – одобрительно зашумели кругом.
– С самого начала бы так!
– Грамотные есть? – спросил Воронько. – Пусть выйдут.
Он был уже спокоен, улыбался, и только усы его возбужденно топорщились.
Вперед протиснулось несколько человек. Воронько отобрал четверых, присоединил к ним чернявого красноармейца, который говорил речь, потом нашел глазами своего рыжего обидчика:
– Эй, гнедой, иди тоже в комиссию заседать!
– А на черта мне та комиссия! – отмахнулся рыжий, держась, на всякий случай, поодаль.
– Иди сам разбирайся, ежели другим не веришь.
– Мне это ни к чему. И так все известно.
– Может, еще чего узнаешь… про чекистов.
– Вы ему пожрать пообещайте, сам побежит, – посоветовал кто-то. – Он брюхом до всего доходит.
Раненые засмеялись. От недавней напряженности не осталось и следа. Рыжего стали подталкивать к Воронько.
– Да ведь малограмотный я, – отнекивался тот.
– Уразумеешь как-нибудь. Заурчит в пузе, – значит, непорядок.
Его в конце концов уговорили.
Трубным своим басом Воронько точно обрубил шум:
– Тихо! Знаете этих людей? – спросил он, указывая на «комиссию». – Доверяете им?
– Знаем!
– Люди известные!
– В таком разе кончайте базар: комиссия будет работать, остальным не соваться! Ведите на кухню!
И толпа, возглавляемая «комиссией», повалила к одноэтажному, стоявшему особнячком кухонному флигельку. У его дверей двое раненых с винтовками охраняли нерозданный обед. «Комиссия» вошла на кухню, раненые столпились в дверях, облепили распахнутые окна.
На длинном разделочном столе влажной остывшей грудой лежало сваренное мясо.
– Седайте, громодяне, – сказал Воронько членам «комиссии», – будем работать.
Алексею показалось, что матроса начинает забавлять происходящее. Воронько сел на табурет посреди кухни, положил на колени полевую сумку и уперся руками в бедра, хитро оглядывая присутствующих из-под насупленных бровей. Алексей встал у двери, помогая часовым сдерживать любопытных. «Комиссия» расселась на лавке вдоль стены.
Начался разбор дела.
Прежде всего допросили тех двух раненых, которые «накрыли» повара с поличным. Это были молоденький чубатый красноармеец с забинтованным глазом и дюжий хромой матрос в полосатом тельнике и желтых затрепанных кальсонах. Молоденький бойко рассказал, что подозрение у него вызвала солидная комплекция повара: с чего бы он был такой толстый, когда у всего трудового народа животы подводит! Не иначе – обжирается за счет раненых! С того все и началось…
– Повар-то спервоначалу нагличал, – рассказывал свидетель, – отказался мясо вешать, оттого, мол, что с обедом не поспеет. Но мы его взяли за жиры – взвесил… А как прояснилось, что не хватает, говорит-уварка. Это двадцать-то фунтов! Тут и малому дитю было бы понятно, что и как… Ты не гляди, что у меня временно один глаз остался: я и вслепую контрреволюцию разберу!