Вслед за Гоголем надо вспомнить Набокова, считавшего Гоголя величайшим писателем русской литературы, а самого себя - его преемником. Тема обмана и кажимости играет у Набокова, пожалуй, даже еще большую роль, чем у Гоголя, а техника создания кажимостей доходит до потрясающей изощренности. Правда, в отличие от Гоголя, иллюзорные образования у Набокова мелки и многочисленны, его художественный мир состоит как бы из обманных мелочей. Вот двое мошенников разыгрывают ослепшего героя "Камеры обскура". Вот главный герой "Подлинной жизни Себастьяна Найта" целую ночь слушает дыхание своего родственника в больнице, а потом выясняется, что он слушал дыхание другого человека, а родственник в ту ночь умер. Вот Пнин из романа "Пнин" приглашает в гости одного человека, принимая его за другого. И так далее, и так далее, обманы, придуманные Набоковым, многочисленны и разнообразны.
Разумеется, сравнивать Пелевина с Гоголем и Набоковым не вполне правомерно, с точки зрения культуры речи и литературного мастерства две этих величины представляют собой вершины, недостижимые не только Пелевиным, но всей современной русской литературой. Но тематическая преемственность несомненна, и, более того - Пелевин, безусловно, развивает и усложняет тематическую линию Гоголя - Набокова. Пелевин - дитя эпохи, чья культура менее цельна, но более разнообразна, в чей кругозор входят фрагменты немыслимого числа мировоззрений, религий и концепций - и все эти религии и концепции могут использоваться как техники по созданию иллюзий. Кроме того, у Гоголя и Набокова иллюзии можно сравнить с расставленными на человеческом пути кривыми зеркалами, но они еще не превращаются в целые зазеркальные миры, обладающие собственным пространством и способные поглотить человека целиком, порою даже убив память о прежнем существовании.
Впрочем, хотя кажимости у Пелевина и становятся целыми мирами, но они в большинстве его произведений не теряют статус иллюзорности и, соответственно, своего радикального отличия от реальности. Иногда даже у Пелевина сквозит что-то вроде морального пафоса в обличении иллюзорности. И пусть этот пафос не христианский, а буддистский, но все равно - религиозный. Правда, иногда Пелевин обличает как иллюзорную саму нашу повседневную действительность, но это значит, что ей противопоставляется истинная реальность - "внутренняя Монголия". А ведь противопоставлять виртуальные миры настоящему миру несовременно, никакой реальности, "согласно постмодернизму", не существует. Как написал современный российский философ Вадим Руднев, "реальность есть ничто иное, как знаковая система, состоящая из множества знаковых систем разного порядка, т. е. настолько сложная знаковая система, что ее средние пользователи воспринимают ее как незнаковую" 191). Итак, реальность - это множество знаковых систем вперемешку. Следовательно, атом реальности - это точка пересечения двух разнородных знаковых систем (ассоциация: Флоренский утверждал, что атом христианской общины - не человек, а пара друзей). Или, может быть, говоря точнее, молекула противостоящей Тексту реальности - это линия, являющаяся границей между двумя областями с разными знаковыми кодами, вслед за Делёзом эту границу можно было бы назвать "складкой". И вот тема Пелевина - это подробное изучение этого атома реальности, подробно анализируя типы сцепления разных виртуальных миров, Пелевин занялся едва ли не составлением периодической таблицы такого рода атомов. Все говорят: "постмодернизм" - это отсылание знаков друг к другу, Пелевин же занялся описанием аэродинамики самого процесса отсылания, причем это отсылание выглядит в его сочинениях достаточно механистично - как некие коридоры, как подшипники, суставы и т. д.