В этот вечер в каменном домике было шумно и весело. Здесь готовили самые невероятные лакомства, пировали, шалили, смеялись и фантазировали — сущая правда, что хозяйка и гостья вели себя отнюдь не так, как пристало даме, облеченной достоинством сорокапятилетнего возраста, и степенной, солидной школьной учительнице.
Наконец, утомясь, они сели на ковре перед камином в гостиной, освещенной лишь мягкими отблесками пламени и наполненной восхитительным ароматом розовых лепестков, лежавших в открытой коробочке на каминной полке. За окном вздыхал и стонал поднявшийся к ночи ветер. Снег мягко и глухо ударял в оконные стекла, как будто сотни духов бури стучались в дом, прося приюта.
— Как я рада, что ты со мной, Аня, — сказала мисс Лаванда, покусывая конфетку, — без тебя мне было бы грустно… очень грустно… невыносимо грустно. Мечты и игры «понарошку» хороши днем и при солнечном свете, но когда темно, а за окном метель, они не могут принести человеку удовлетворение. В такие минуты ему хочется не мечты, а действительности. Но ты не знаешь этого — в семнадцать этого не знают. В семнадцать мечты дают удовлетворение, так как ты уверен, что они сбудутся. Когда мне было семнадцать, Аня, я и не подозревала, что в сорок пять окажусь седой старой девой, чья жизнь не заполнена ничем, кроме фантазий.
— Но вас никак не назовешь старой девой, — возразила Аня, улыбаясь и глядя в печальные темные глаза мисс Лаванды. — Старыми девами родятся… ими не становятся.
— Одни родятся старыми девами, другие добиваются этого положения сами, а третьим оно навязано, — усмехнулась мисс Лаванда.
— Тогда вы из тех, которые его добились, — засмеялась Аня, — и сделали это с таким изяществом, что если бы все старые девы были похожи на вас, то скоро вошли бы в моду.
— Да, я стараюсь делать все как можно лучше, — сказала мисс Лаванда задумчиво, — и раз уж моим жизненным уделом оказалось остаться незамужней, я решила представить миру образец очень милой старой девы. Но так как я иду своим путем и отказываюсь следовать установившейся традиции, люди называют меня странной… Аня, тебе кто-нибудь рассказывал обо мне и Стивене Ирвинге?
— Да, — ответила Аня откровенно, — я слышала, что вы когда-то были помолвлены.
— Это было двадцать пять лет назад… целую жизнь назад. Той весной мы должны были пожениться. У меня уже было готово подвенечное платье, хотя никто, кроме мамы и Стивена, об этом не знал… Можно сказать, что мы с ним были помолвлены почти всю жизнь. В детстве он часто приходил к нам в гости со своей матерью, и однажды — ему было девять лет, а мне шесть — он позвал меня в сад и сказал, что твердо намерен жениться на мне, когда вырастет. Помню, что я ответила: «Спасибо», а когда он ушел, сказала моей маме очень серьезно, что камень свалился у меня с души, так как теперь мне уже не грозит остаться старой девой. Как смеялась тогда бедная мама!