В Преображенском мало что изменилось за прошедшие два с половиной года, только вот стены дворца сверкали на вечернем солнце свежей тёмножёлтой краской. Впрочем, толково рассмотреть окружающее было сложно, конструкция турецкой чадры этому совершенно не способствовала. Тем более что время было уже вечернее, до заката оставалось часа полтора. Да и головой вертеть во все стороны приличной турецкой женщине не полагалось…
Между тёмножёлтым дворцом и длинными прудами были возведены три деревянные, украшенные искусной резьбой беседки: одна очень длинная и широкая, в ней за обеденными столами запросто могло расположиться до тридцатисорока знатных персон, и две маленькие — уже для серьёзных и приватных бесед.
Встречать полномочного турецкого посланника вышел сам Пётр (во время неофициальных мероприятий он всегда любил продемонстрировать иноземцам свою прогрессивную демократичность и полную чуждость к показной гордыне), под ручку с женой Екатериной. За их спинами маячили приветливосерьёзные физиономии царевича Алексея, Гаврюшки Бровкина, Борис Шереметьева и Автонома Головина.
Из передовой кареты на старательно выкошенную преображенскую травку вылезли адмирал Бровкин и Медзомортпаша, облачённые — по случаю царского, пусть и неофициального приёма — в соответствующие парадные одежды.
— Сидеть, молчать, ждать! — недобро покосившись в сторону Егора, зло прошипел (во второй карете) на ломанном английском языке пожилой евнух.
О чём разговаривали царственные хозяева и их высокий турецкий гость, было толком не разобрать, поэтому оставалось только одно — внимательно всматриваться в знакомые лица.
Пётр выглядел какимто задумчивым и слегка заторможенным, сказав положенные по такому случаю дежурные фразы, он както сразу замкнулся, рассеянно посматривая по сторонам. Складывалось впечатление, что российский царь усиленно размышлял о чёмто своём, или же чегото напряжённо ждал, например, свежих новостей…
Лицо Екатерины, напротив, было счастливобеззаботным. Она всем своим обликом выражала полное довольство жизнью — во всех её проявлениях — и разговаривала с турецким посланником живо и вежливо, лучезарно улыбаясь и с любопытством посматривая в сторону второй кареты.
А вот царевич Алексей был собран и серьёзен, легко угадывалось, что ему не терпится продолжить с Медзомортпашой недавние серьёзные разговоры о делах наиважнейших — финансовых и торговых.
«Настоящий государственный деятель вырос из сопливого мальчишки!», — торжественно объявил впечатлительный внутренний голос, нечуждый элементарного тщеславия. — «Не пропали даром, братец, наши с тобой совместные усилия! Не пропали, ейей…».