Занавес!
Нажав несколько кнопок на пульте, он создал в часовне нужное освещение. Общий свет был приглушен, и лишь прожекторы высвечивали места для молодых и для него самого. Затем из динамиков полилась музыка, отец Скотт шагнул вперед, тронул струны гитары и запел:
— Шалфей, розмарин, тмин и тимьян, Пусть все, кто был тут, запомнят меня…
Майлс сидел среди приглашенных и не без основания предполагал, что может не дожить до конца церемонии.
«Знал ведь я, что не нужно сюда приходить, — мысленно ругал он себя. — Но как, как такая женщина могла полюбить такого кретина, как Дойл?»
Толпа веселых, красивых, хорошо одетых людей, собравшихся здесь для того, чтобы засвидетельствовать любовь Мэрилин к Говарду Д. Дойлу, казалось, готова была хором рассмеяться над несчастным Майлсом.
«Знал ведь я, что не нужно сюда приходить», — повторял Майлс как мантру. Его хваленое спокойствие, словно куда-то испарилось, несчастного адвоката захлестнули столь непривычные для него, а потому болезненные чувства и эмоции. «Мне конец», — подумал он, когда свет в часовне померк. Он услышал гитарные аккорды и завывание какого-то бестелесного голоса:
— Шалфей, розмарин, тмин и тимьян, Пусть все, кто был тут, запомнят меня…
Перед публикой появился дородный мужчина с гитарой наперевес; он был облачен в белый костюм, расшитый блестками, и оттого напомнил Майлсу исполнителей, выступающих в лас-вегасских казино. Человек с гитарой нес свою ахинею, сопровождаемую музыкой, а тем временем за его спиной в такт аккордам раскрылся бархатный занавес. Глазам публики предстали жених и невеста.
Мэрилин была просто ослепительна. Вышитое бисером белое шелковое платье выгодно подчеркивало достоинства ее фигуры, обнажая при этом длинную изящную шею и роскошные плечи. Стоя у алтаря, она сильно напоминала какую-нибудь мадонну с картины эпохи Возрождения.
Стоявший рядом с ней человек в белом костюме и ковбойской шляпе был просто жалок и смешон.
Это была любовь моей жизни…
Человек с гитарой продолжал петь, теперь его сопровождал также аккомпанемент скрипок и щебет невидимых птиц. Публика встретила эту сцену одобрительным гулом. Наконец всем разрешили сесть.
Майлс посмотрел на сидевшего рядом с ним Ригли и заметил, что тот шмыгает носом, готовый вот-вот пустить слезу.
— Какого черта, что это на тебя нашло? — прошипел Майлс, подсознательно желавший сорвать на ком-нибудь свое раздражение.
— Ничего не могу с собой поделать, — хлюпнул носом Ригли. — Не первый год ведь уже работаю в нашем бизнесе, где… где все это заканчивается. Но на свадьбе всякий раз готов заплакать от умиления.