— Между тем, — нехорошо распаляясь, продолжаю я. — Ты выдергиваешь нас из нежнейшего Берлина, где влюбленность получаешь одновременно с ревматизмом, целуясь на городских скамейках при любых погодных условиях — и тащишь сюда. В город, где из-под каждого моста сквозит духом провинциального театра, садомазохизмом на продажу и услугами по прейскуранту. В город, где берлинские сантименты выглядят такими же глупыми и скоротечными, как девственница на балу вампиров. В город, который, точно сирена, заманивает обещаниями показать, что есть любовь, а при непосредственном контакте показывает, что есть смерть. Ну что ж, клиент пришел, увидел, нифига не понял. Объясняй.
— Ну вот, что я говорил! — радостно вскидывается Мореход. — Все пропускаешь мимо ушей, а потом требуешь, чтобы информация повернулась к тебе передом, к дебрям задом. А то, мол, воспринимать отказываюсь. Ну ты хоть помнишь, что я сказал?
Как ни странно, помню. Ругал мою привычку жить будущим. И в очередной раз намекал на глубокие, глубокие корни моей неприкаянности.
— Ну давай уже свои пояснения, кэп, не томи. С какой еще бездной я не тем взглядом обменялась? Мимо какой еще вещи-в-себе прошла, не повернув головы кочан?
— Время, — неожиданно серьезно, без шутовского пафоса отвечает Мореход. — Самая обиженная человеком бездна, она же вещь-в-себе — это время. Тебе еще не надоело с ним воевать, а?! Я понимаю, ты не по своей воле, ты в составе всего человечества, несомая единым, так сказать, порывом… И направлен ваш единый порыв на бесконечную, но оттого не менее глупую войну. Со временем.
Пожимаю плечами. Ну да. Мы, люди, поголовно воины. Мы сражаемся со временем, мечтаем жить назад во времени и двигаться не в ту сторону, а в обратную. Из резонерства в наивность, из холодности в пылкость, из старости в детство, из конца в начало. Нам мало хэппи-энда, мы хотим, чтобы история закончилась хэппи-бегинингом. Счастливым началом новой, желательно прекрасной истории.
Сколько людей мечтают научиться делать из времени коллажи! Как было бы хорошо вырвать молодого, жадного до удовольствий себя из одного времени и поместить туда, где удовольствия уже неощутимы сухим, бесчувственным и опустошенным собой — тем же юнцом, но двадцать, тридцать, сто лет спустя. Спустя двадцать лет труда на износ, тридцать лет веры в себя, сто лет одиночества…
Есть и такие, как я — низальщики бус: сидят и день за днем строгают бусины из воспоминаний. В их руках прошлое превращается в сырье для бижутерии разной степени уродливости. Время от времени низальщик берет нить судьбы — основу будущего — и нанизывает, нанизывает, вслепую шаря рукой в ярких грудах и от души надеясь: уж теперь-то у него выйдет стильненько!