…В шесть часов утра Николай снова был на ногах. Он принял ванну в своём вагоне-опочивальне, механически повертелся на турнике, но напряжение всех мышц и горячий душ после него не сняли окостенения мыслей и чувств, пришедшего в бессонные ночные часы, которым природа предохраняла его от нервного срыва. Два часа он перебирал бумаги в ящиках своего стола, не в силах углубиться в них, достал папку с письмами Аликс, но острая жалость к жене и стыд за себя не позволили ему открыть её и перечитать послания жены – только теперь он понял, насколько умнее, решительнее и дальновиднее его была она, когда умоляла своевременно принимать жёсткие меры против гучковых, родзянок, алексеевых… Нетерпимо было сознавать, что своим мягкодушием он предал Россию, Семью и Себя…
В девять он вышел к утреннему чаю, но ничего, кроме двух-трёх глотков своего любимого «Earl Grey» от старинной английской фирмы «Twinings», так и не смог проглотить. Его мучила страшная головная боль, лицо было бледно и всё покрыто сеткой мелких морщин. Его любимая серая черкеска Кавказской казачьей дивизии с серебряными газырями и кинжалом в серебряной оправе на этот раз совершенно не шла ему. Никто из свитских не лез к нему с разговорами, да и между собой в этот день они не очень-то и общались за столом.
Около десяти камердинер Тетерятников доложил о приходе генерал-адъютанта Рузского. Государь сказал: «Проси!» – и вышел в кабинет. Он встретил генерала стоя, спокойно поздоровался с ним и предложил сесть к столу. Рузский замедленно, по-старчески, опустил своё тело в кресло и выложил на стол коленкоровый портфель с бумагами. Избегая смотреть Государю в глаза, он доложил, что с 3 часов 30 минут до 7 часов 30 минут утра вёл по аппарату Юза разговор с Родзянкой, который тут же дублировался по другому Юзу в Ставку, Алексееву.
– Хорошо, – бесстрастно ответил Николай.
Генерал выложил из портфеля длинную и тонкую белую ленту и подал её Государю. Николай сначала принялся читать внимательно, но, увидев ложь и несообразности, не замеченные самими участниками разговора, стал небрежно и быстро просматривать её.
«Родзянко явно лукавит, когда приводит три причины, воспрепятствовавшие ему приехать ко мне во Псков», – решил царь, читая о том, что якобы взбунтовался какой-то эшелон, который шёл с Северного фронта и решил не пропускать никого. Затем Председатель Думы утверждал, что его отъезд может вызвать нежелательные («Кому?!» – подумал Николай) последствия, а в конце концов хвастливо заявил, что ему невозможно покинуть взбунтовавшийся Петроград, так как «только ему верят, только его приказания исполняют…» («Эк хватил! Самовлюблённый боров…» – усмехнулся мысленно царь.)