Стоявший невдалеке японец все еще продолжал целиться, ожидая, когда квартирмейстер поднимется из-за прикрытия.
— Врешь! Не твоя возьмет! — бешено воскликнул Бухарев, укладывая его выстрелом.
Алексей Осинин оттого, что болела раненая нога и сверлило в контуженном ухе, с выходом на палубу несколько замешкался. Ему сейчас очень хотелось жить. Жизнь была слишком заманчива, слишком хороша, и Осинин никак не мог согласиться, что она исчезнет, растворившись в вонючем дыме японских снарядов.
Как только он вышел на палубу, прямо в лицо ему блеснул огонь. Потом в глаза бросился маленький японец в короткой, до поясницы, хлопчатобумажной кофте цвета хаки, с воротником собачьего меха, с металлическими застежками, поднятым до ушей. Враг стоял, прислонившись спиной к исковерканному борту со сбитыми поручнями, и, почти не целясь, стрелял из револьвера, должно быть, для большего устрашения русских и для собственного успокоения.
Осинин понял: пришло время действовать. К сердцу его подкатывал зловещий холодок. Рядом с собой он увидел Бухарева. Движения квартирмейстера стали вдруг неуклюжими, мешковатыми; выплюнув сгусток крови, он отступил за прикрытие, которое неосторожно покинул в азарте боя.
— Кажись, помираю я, Алексей. Одолевают япошки… Скажи Василию Новикову, чтобы кингстоны открыл. Нельзя отдавать врагу «Стерегущего», — тихим, но твердым голосом произнес Бухарев и навсегда смолк, свалившись боком на палубу.
Осинин уставился на собачий воротник ненавидящими глазами, собираясь выстрелить.
— Погоди! — услышал он за собою. И тут же словно кто-то всхлипнул протяжно и горько, как отплакавшийся ребенок.
Осинин повернулся, не сразу признал шедшего ему в затылок матроса: бескозырка свалилась, по всему лицу струилась кровь, волосы слиплись. Внезапно, припав на колено, матрос прицелился, выстрелил, громко вскрикнул: «Припечатано!» И только по обычному словцу Осинин узнал Гаврилюка.
Револьвер японца выпал из простреленной руки, но сам стрелок не свалился.
— Упрямый черт! — пришел в бешенство Осинин, в свою очередь стреляя в него, и удовлетворенно тряхнул головой, когда тот скатился за борт.
На корму, где на «Стерегущего» с борта лезла новая партия врагов, Осинин пошел напрямик, стреляя налево и направо. Из-за сбитой первой трубы на него неожиданно бросился тщедушный офицер, взъерошенный, как озлобившаяся собака. Офицер, нелепо подскакивавший кверху с обнаженной саблей в руках, казался каким-то ненастоящим. Широко раскрывая рот с реденькими жесткими усами над вывороченными, мясистыми, почти лиловыми губами, он угрожающе и дико что-то кричал.