Дедушка тогда в первый раз увидел сына офицером, при всех «Георгиях», честно заслуженных на севастопольских бастионах, и только поэтому простил своего вестового. А то бы припомнил старый матрос, как вбегать в офицерскую спальню без стука! Знать надо: даже когда на палубе крикнут «Аврал! Свистать всех наверх!», и то сначала к офицеру в дверь постучать следует, прежде чем войти.
Дедушка знал и умел соблюдать морские порядки. Но еще строже относилась к соблюдению морских правил бабушка, истолковывая их всегда на свой лад.
— У кого форменка чистая, — поучала она внука, — на того и бог во все глаза смотрит, от морской болезни и от бури спасает. Видит, что моряк правильный, чего с него взыщешь? Кто неаккуратный, или фуражка на голове пнем надета, чисто, прости господи, как воронье гнездо, с того, конечно, можно и голову снять. Зачем такому моряку голова, если он сам как пугало на огороде: что ни надень, все ладно, а люди смеются.
Солнышко по утрам еще стояло невысоко, как в спаленку входила бабушка в черной кружевной наколке на серебряных волосах. Она заставляла Сашутку вставать, не шалить около медного рукомойника с ледяной, прямо из колодца, водой, помогала чистить зубы сыпучим порошком с прохладным запахом мяты; потом одевала в красную канаусовую[1] рубашечку с серебряным кавказским кушачком или в синюю форменку. И все это делала с наставительными присказками. Век их не переслушаешь — русские ведь, свои, лучшие в мире! В плавучей жизни потом, когда взгрустнется вдали от родины, куда как пригодятся!
Чай пили вдвоем с бабушкой за круглым столом. Это «по-нарочному» называлось «чаем». Прямо в самоваре был заварен кофе с цикорием с собственной грядки дедушки, к которой он никого не подпускал, пока не снимал всего цикория.
— Боже ж мой, — умильно вздыхала бабушка, — пей — не выпьешь, еще и другим добрым людям останется… да вот что-то добрых людей на свете мало.
Никитин чинно стоял у двери, — вдруг дедушка выйдет в столовую. Бабушка споласкивала Сашину чашечку в фарфоровой полоскательнице, на которой были нарисованы корабли с распущенными парусами, голубые берега с голубыми голландками, торопливо бегущими на берег встречать, кого бог пошлет: кому отца, кому мужа, кому жениха, а кому старый сундук с вещами, завещанными милым, умершим на чужбине.
Саша брал из рук бабушки чашечку и ставил на свою клеенку, где мама нарисовала для него лодочки, а папа — огромный черный пароход с красной каймой вокруг борта, уверяя, что это русский сторожевой корабль, дозорный, стерегущий родные берега, страшный для врагов родины. Врагов, правда, на папином рисунке пока не видно, потому что они боятся корабля, но они всегда есть кругом.