Верещагин умолк и вопросительно посмотрел на Макарова, как бы передавая ему слово.
— В моей поддержке этого ценного начинания можете не сомневаться, — сказал адмирал. — Но обстановка на Дальнем Востоке и особенно в Порт-Артуре сейчас такова, что вопрос о «Русском Кораблестроительном Товариществе» придется решать, очевидно, уже после войны. А общественной инициативе прежде всего надо проявить себя в угольном деле. Необходимо как можно скорее устранить Гинзбурга, снабжающего японцев английским углем, а нас скверным формозским. Если само государство не хочет взять в свои руки угольные копи, то хозяином их должно стать русское общество.
Макаров говорил, не напрягая голоса, но в словах его выражалось то главное, над чем не раз серьезно задумывались все честные русские люди, знавшие обстановку на Дальнем Востоке.
Галевич выпрямился, слегка подался грудью вперед и, обведя всех тревожно-внимательным взглядом, сказал негромко:
— Так как война неизбежна и, по-моему, разразится не позже, чем через месяц-два, вопрос об угле, поставленный Степаном Осиповичем, приобретает для нашего флота особое значение.
Менделеев, прикрывая глаза рукой, что было его привычкой, когда он серьезно над чем-нибудь думал, внезапно спросил глуховатым баском:
— А какие у вас основания, батенька, говорить так уверенно, что война с Японией неизбежна? Дипломаты, насколько я знаю, уладили уже все вопросы.
— Нам в Порт-Артуре виднее, — спокойно возразил Галевич. — Но есть косвенные симптомы и здесь, в Петербурге. Сегодня мне, например, сообщили, что японский морской атташе Хиросо экстренно выехал за границу через Гельсингфорс. Должно быть, повез в Японию нужные сведения.
— Такео Хиросо? — переспросил Макаров. — Знаю такого. Давно. Офицер умный и талантливый. Воображаю, какую блестящую информацию составил он для японского генерального штаба о нашей военной готовности.
— О-о господи! — почти простонал Менделеев, вздыхая и тряся головой. — С нищетой, темнотой, безграмотностью народной надо бы воевать правительству нашему, а не с японцами. В своем государстве порядок не можем навести, куцых реформ боимся, а лезем на другой конец света, бряцаем оружием… Какая глупость!
Стрелки стенных часов показывали полночь.