Смахнув их украдкой ребром ладони, она подошла к буфету, достала посуду, и опять они сидели вместе за чайным столом, и опять разговаривали, вспоминая совместную жизнь. А когда уже около полуночи сын лег, наконец, на пестрый диванчик и, по-детски свернувшись калачиком, сразу же крепко заснул, мать несколько раз поправляла ему одеяло, подушку; чуть касаясь, чтобы не разбудить, целовала в лоб; неслышными, легкими шагами бродила по комнате и шептала, шептала, то отходя от дивана, то приближаясь:
— Володя! Мальчик любимый мой!.. Услышу ли я еще твои шаги рядом с моими?.. Знаешь ли ты, что я живу твоей жизнью, дышу твоим воздухом, что все, что сохранилось у меня дорогого на свете, — один ты!.. Ты для меня мое настоящее, мое прошлое и все, что останется после меня на земле… Куда же ты уходишь от меня, родной?..
И осторожно крестя и целуя сына, с надеждой оглядывалась на темную икону:
— Владыка всемилостивый, спаси и сохрани!..
Провожать себя на вокзал Анастасов матери не позволил, зная, что его ожидают серьезные хлопоты по эшелону. Уже одетый в шинель, по обычаю, на минуту присел перед дальней дорогой.
— Ну, мама, — мужественно улыбнулся он и встал, нежно обняв ее на прощанье. — Не скучай без меня. Еще поживем вместе. Кончится через полгода война, и ты приедешь ко мне в Порт-Артур.
И снова извозчик, приведенный Феклушей, повез инженер-механика по заснеженной набережной Екатерининского канала. Была она пустынна, тиха и не очень ярко освещена. Анастасов грустно смотрел на нее и вспоминал заплаканные глаза своей матери.
Таисия Петровна находилась в гостях у доктора Акинфиева, когда тот прочел вслух сообщение из вечерней «Биржевки» о разрыве дипломатических отношений с Японией. Сообщение было короткое, туманное и особенного впечатления на сидевших за чайным столом не произвело: уехал какой-то барон Курино.
— Что ж, скатертью дорога! Сам из породы макак, а фамилия куриная, — пошутил старик. — Не думаю все-таки я, чтобы японцы осмелились начать войну с нами. Нет, это народ не воинственный. На Дальнем Востоке, как мне рассказывали, они все больше в прачках да парикмахерах ходят.
— Ну и пусть, господь с ними. Должны же люди чем-нибудь себе хлеб зарабатывать, — отозвалась жена. — Стричь да стирать лучше, чем бряцать оружием.
Кадникова весело согласилась с ней, но когда шла домой, в ее голове возникли и перемешались друг с другом десятки вопросов, сводившихся, в сущности, к одному: «А если война все же вспыхнет… что тогда она, женщина-врач, должна делать?.. В чем ее долг перед своей родиной, перед народом?»