«Все хуже и хуже», – думала я, помогая свечному мастеру заливать в формы горячий воск. На лбу проступили капли пота; руки были заняты, и лоб приходилось вытирать рукавом. Мы по-прежнему принимали бедных и давали ночлег бродячим торговцам, но всего на одну ночь, потому что большего наши средства не позволяли. Четыре Всадника Апокалипсиса, спустившиеся к нам на новый, 1470 год, теперь скакали по всей земле, и я ждала новостей с растущим страхом. Но писем Джона я боялась еще больше, чем паломников и купцов, потому что сомневаться в истинности его новостей было нельзя. Эти новости лишали меня последней надежды.
В июне Эдуард нанес нам новый жестокий удар, передав охрану Восточной марки[63] Перси и оставив Джону лишь Западную, на дальней границе с Шотландией. Приезды Джона стали еще более редкими, потому что оттуда до Ситон-Делаваля было неблизко. Но когда теперь он приезжал домой и испытывал желание; скакать по пустошам, я ехала рядом с ним, и иногда мы занимались любовью в какой-нибудь заброшенной старой овчарне, насквозь продуваемой ветром. Одни, окруженные безбрежными просторами, мы ощущали исцеляющее прикосновение природы, а древние римские форты и места захоронений, попадавшиеся здесь на каждом шагу, напоминали нам о бесконечности времени и неисповедимое Господних путей. Мы возвращались в Ситон-Делаваль усталыми и в то же время набравшимися сил, необходимыми для встречи завтрашнего дня.
Осенью Джон приехал еще раз. Руфуса с ним больше не было; бедняга умер в мой день рождения, первого августа, в почтенном возрасте пятнадцати лет, и Джон взял себе щенка; которого назвал Роландом. Когда я увидела лицо мужа, моя радость угасла; оно было обветренным, измученным бессонницей и нравственными страданиями. За это лето он страшно постарел. Я отвернулась, вонзила ногти в ладони и только после этого нашла в себе силы поздороваться с мужем.
В нашей спальне я посадила его в деревянную кадку, наполненную теплой водой, и начала мыть. Щенок лежал у камина и внимательно следил за нами.
На сей раз я прикасалась к шрамам мужа бережнее, чем обычно. Теперь этот сильный мужчина, которого я беззаветно любила всю свою жизнь, казался мне хрупким, но от этого был еще дороже. Я чувствовала, что Джон ускользает от меня, и старалась держать его крепче.
Я протянула мужу кусок его любимого теплого ржаного хлеба и самого лучшего сыра, который смогла найти в наших скудных запасах.
Джон покачал головой, взял руку, которую яполо-жила на его плечо, и нежно поцеловал ее. Я закусила губу, чтобы не дать воли слезам. Когда я посмотрела на щенка, он завилял хвостом, подбадривая меня. Заставив себя улыбнуться, я наклонилась к Джону, прижалась щекой к щеке и обвила руками его обнаженную грудь. Потом сделала глубокий вдох, наслаждаясь его теплом и близостью, и прошептала: