— Там. В полдень.
Я сухо кивнул, и он, ссутулясь, без нужды хлестнул лошадей. Аббатство Святой Бригитты и в самом деле оказалось неподалеку, и еще до полудня мы въехали в гостеприимно распахнутые ворота. Я почтительно поклонился аббатисе, передав ей свернутые в трубку бумаги, что сунул мне сэр Джофруа, да тяжелый кошель с монетами.
— Дальше, сын мой, ты не можешь пройти, — строго заметила почтенная дама.
— Что ж, — сказал я, — прощайте, леди Женевьева.
Она обняла меня, и, заставив наклонить голову, лукаво прошептала на ухо:
— Ах, Томми, Томми! Ты все такой же проказник и баловник, каким был в детстве! Хорошо еще, твой отец ничего не заметил, а не то быть беде! Ну да я-то буду молчать, как рыба.
Она захихикала и отпустила меня.
— О чем вы? — спросил я машинально.
Она хмыкнула:
— А то ты не понимаешь?
— Нет.
— Изволь, мой друг. Куда ты дел мое наследство. То, что досталось мне от отца, твоего дела?
— Наследство? — повторил я, уже пятясь к конюху, что держал под уздцы моего жеребца.
— Булатный меч, — приговорила она, топнув ногой, — что я привезла с собой!
— Пойдемте, леди Женевьева, — мягко сказала аббатиса, метнув в меня гневный взгляд.
Но в тот момент чтобы стронуть меня с места, потребовалось бы нечто большее. В голове звучали, сталкиваясь, разные голоса.
Отец Ренфрю:
— Побывал в Литве, и даже в русских землях… оттуда привез жену… Томас, вырос и стал блестящим воином, одним из лучших. К несчастью, он погиб во время осады Орлеана, когда появилась та французская ведьма.
Мой старый друг и соратник Жан де Мец:
— Этот англичанин — настоящий дьявол. Без доспехов, даже без щита, с одним мечом в руке он убил пятерых и ранил Бертрана… прыткий как леопард!
Леди Женевьева:
— Мое наследство, то, что досталось мне от отца, твоего деда… булатный меч.
Я сам:
— Наш капитан Томас Поингс погиб…
Булатный меч! Как наяву я вновь увидел перед собой форт на южном берегу Луары, что запирал реку, и идущие по течению громадные баржи с продовольствием для осажденных.
Отлетела крышка люка, и на крышу башни выскочил полуодетый человек с обнаженным мечом и пылающим факелом. Британец кинулся к подвешенной клети с сухими дровами, обильно пропитанными маслом. Стоило упасть искре — и все вспыхнуло бы, как пересушенная береста, а на том берегу узнали, что французы уже тут.
Оглушительно грохнул мой пистолет, пуля отбросила британца назад. Я наклонился к лежащему, желая проверить, в самом ли деле тот мертв. В груди умирающего зияла дыра размером с кулак, откуда хлестала кровь, и пузырилась неопрятная губка легких. И тут я заметил булатный меч…