Глаза Онфима все искали очарованно княжеский значок на высоком древке. В темноте он видел смоляное пламя сигнального факела на головной лодье. Так и заснул, не теряя из виду путеводного огня...
Пробудился, когда солнце за береговым уступом едва поднялось, заструилось по воде огненными змеями. Онфим увидел сначала цветение зари, а затем распустившийся на безоблачном небе, торжественно ясный день.
Они отплыли уже далеконько от Новгорода, и чем ниже спускались по Волхову, тем кромка берегов все тончала и заиливалась. Непролазный кустарник подступал вплотную. В чащах рдеста и тростника угадывались болота, острия осоки и белоуса обманно прятали топь. Лишь кувшинки простодушно плавали на открытых бочажках. Ближе к озеру Нево возникла каменная гряда, перегородившая Волхов. Но могучая река лишь вскинула днища и перенесла лодьи через пороги без вреда.
Ненадолго встали в устье Ладожки, где и каменный берег высок, и крепостные стены не низки. А превыше их круглые могильные курганы. В одном погребен Вещий Олег, иначе Олег Мудрый, который шел из Новгорода в Ладогу «и уклюне его змея в ногу и с того умре».
Ладожский посадник сказал, что шведские послы пересели здесь на морскую лодью и прошли дальше без опаски и оглядки назад.
Даже при малом ветре было слышно громкое плескание. Озерная волна разбежисто теснила Волхов, водяным эхом отражалась от каменных его берегов. Когда же на исходе дня они закачались на крутой невской волне, пришел наказ — огней в темноте не зажигать: по воде свет брезжит далеко, они же крались потаенно.
Поступки Александра Ярославича могли казаться плодом хитроумнейшего расчета, колдовской точностью прицела. Он натягивал лук каждый раз чуточку по-иному, руки и тетива словно понимали друг друга.
Мир двадцатилетнего князя был достаточно прост и четок. Он понимал свой долг как неустанную заботу об обороне русской земли: державные тяготы возложены на него по праву рождения.
Стремясь быстрее дотянуться мечом до шведов, он еще не знал, как добудет победу, но жаждал ее всеми силами души и готов был зорко не пропустить ни единой возможности ринуться на врага хоть с поднебесья! «Недаром родовой знак у нас, Рюриковичей, сокол», — думал он не без тщеславия...
Всю ночь, пока ущербный месяц снулой рыбой выглядывал из небесной полыньи, и до сероватого утреннего света Александр Ярославич проспал, баюкаясь на уступчивых волнах так же сладко, как юный Онфим.
Когда разбрезжило, стало видно, что озеро Нево стремительно рвалось через Невскую протоку в открытое море. Здесь и был новгородский угол, конец русской земли.