Звери поняли язык собаки. Поймут ли люди?
Буран умолк. Он дал знать миру тайги, что это место только для него, чтобы никто не посмел тронуть друга. Слышишь, тайга, никто! Он сам будет волочить хозяина в дом, может быть, там он потеплеет. Снова вцепился зубами в ворот дошки, начал тянуть по своему следу. Но труп уперся в валежину бревном, и не перетянуть. Сколько ни бился Буран, через валежину переволочь друга не смог. Бросил. Заметался. Забегал вокруг и вдруг сорвался и помчался назад. Проскочил пасеку, не сбиваясь с намета, влетел в деревню. Собаки подняли истошный лай. Но Буран не обратил на лай внимания, сел среди улицы и завыл. В его голосе была теперь мольба к людям. От этого воя забегали мурашки по спинам сельчан. Бывало, выли их собаки, но так еще ни одна не выла.
Захлопали калитки, заскрипел снег под ногами. Пса окружили, но близко никто не подходил, все видели блеск его глаз, хотя сама собака смешалась с тьмой. Прибежал с фонарем Хомин, тихо ахнул и крикнул:
— Беда с Макаром стряслась! Буран беду принес.
— Не пес, а дьявол, ишь развылся, — прошипела Кузиха, — ничего с колдуном не случилось.
— Мужики, пошли на пасеку! Беда с Макаром! — кричал Хомин — похоже, проснулась в нем совесть.
Мужики молчали, но, когда прибежал Шишканов и начал стыдить, ругать за трусость, зашевелились. Принесли еще фонари, пошли следом за псом. Пес трусил впереди, часто оглядывался, чтобы удостовериться, идут ли люди. Люди шли, не все с охотой, но шли. Молча, насупленно. Пес миновал пасеку и повел людей дальше. А снег все падал и падал. Буран завел мужиков в тайгу. Более часа добирались до Макарова трупа. Здесь мужики пытались обнаружить следы убийцы, но снег замел их. Начали припоминать, кто ездил за брошенными тушками кабарожек, которые оставлял на снегу Макар. Нашлось человек пять бедняков, они не были охотниками и не имели ружей.
Макар враз стал близок и понятен. Не было среди этих людей такого, кого не согрел бы своей добротой Макар. И люди наперебой начали вспоминать добрые его дела.
— Пришел я однова к Макару занять у него пуд пшеницы под посев. Дал. А потом я осенью привез ему долг обратно, но Макар и скажи мне, что, мол, не надо вертать долга, мил-человек. Не принял, — смахивая слезу, рассказывал мужик.
— А я ему так и не отдал деньги, что он ссужал мне за корову…
— Нам он покупал теленка…
— Мне — коня…
Хомин молчал, хмурил брови при свете заполошных факелов, мял бурую бороду. Нутром чуял, что в смерти есть его вина.
А тот, кто был Макаром, теперь тихо плыл над снегом, покачиваясь в наспех сделанных носилках. Уходил из своей любимой тайги. В деревне положили его труп у ворот Хомина. Но Хомин, то ли струсил чего-то, то ли еще по каким причинам, заупрямился.