— Ну, ты и наглая! — задохнулся мужик. — Ещё и наезжает! Таких, как ты, учить надо…
— Так… — низкий хриплый голос ворвался в содержательную беседу. — Алексей, что здесь происходит? Что ты блажишь на всю улицу?
— Да, Михалыч, да она вон нам в задницу въехала, да вот ведь только-только то крыло перекрасил — и все по-новой, блин… — неожиданно присмирел Алексей. Он перестал наваливаться на съежившуюся машинку, и даже вроде стал ниже ростом, а на лице сквозь муть и закушенные удила вдруг начало проступать осмысленное выражение.
— Ну и что орать-то? Ты хоть глянул, что у тебя там? — раздраженно произнес хриплый голос. — Нет? Так пойди и посмотри, прежде, чем вопить.
Притихший Алексей плавно шмыгнул куда-то в сторону, и на освободившемся месте Ада увидела хмурого небритого и тоже крепко перемазанного человека, неухоженного и несимпатичного. «В одном болоте они, что ли, купались?» Темная куртка, джинсы, заправленные в высокие армейские ботинки, и сами башмаки были заляпаны подсохшей грязью. Относительно чистым было только лицо — то самое, несимпатичное. Человек внимательно разглядывал на Аду, устало потирая правую бровь — на виске остались темные полосы.
— Ну что, это вы нас стукнули? Что ж вперед не смотрите? Теперь вот головную боль Алексею организовали, — хриплый голос звучал монотонно и равнодушно, припухшие глаза смотрели холодно, и Ада поняла, что вот тут и начинается самое страшное. Это вам не орущий добрый молодец, лающая собака не кусает — интересно, а собака об этом знает? — это сила неумолимая и безжалостная, такой проглотит и не поперхнется.
И тут пузырь в горле лопнул. Ада успела подумать, что вот так она на этом самом месте и попрощается с жизнью, но вместо этого из ее глаз хлынули обильные слезы. Да как хлынули! Наверное, именно так лились слезы у царевны Несмеяны. Лицо мгновенно стало мокрым, слезы текли ручьем, брызгали во все стороны. Ада уткнулась в руки, пытаясь поймать дыхание, прекратить плакать и успокоиться.
Без толку.
Поток бушевал. Рукава немедленно намокли, и добавилось противное ощущение прикосновения сырой ткани к коже. Про макияж можно было и не вспоминать. Весь мучительный и бестолковый день, накопленная, давнишняя усталость и старательно скрываемое от самой себя раздражение нашли наконец выход в этих слезах, и Ада плакала, как плачут только от настоящего, неподдельного горя, не обращая внимания на топтавшегося рядом сразу растерявшегося мужчину, не слушая и не слыша его слов.
Потом Ада почувствовала, как крепкая широкая рука ухватила ее повыше локтя и стала вытаскивать из салона машины.