— Ну, что? А теперь можно и в школу не ходить? — неожиданно весело поинтересовался он, протянул ручищу и постучал кулаком в стенку. Дверь кабинета тотчас отворилась, и вошел дородный важный официант. На столе очень быстро начали появляться соблазнительные тарелочки, вазочки и салатники с закусками. Густое ароматное лобио соседствовало с рулетиками из баклажанов с орехами, маленькие помидорчики и крохотные огурчики были крепенькими и пахли так, как будто их только что сорвали с грядки, зелени — целая гора, завитки сливочного масла — во льду, пухлый лаваш — горяч и душист. Венчал это гастрономическое великолепие запотевший графин водки. Официант молча и аккуратно разлил прозрачную жидкость в пузатенькие рюмки на смешных ножках, украшенных стеклянными шариками, пробормотал что-то, похожее на пожелание приятного аппетита, и исчез.
Ада заворожено смотрела на еду. Почему-то появилось такое ощущение, будто ей пришлось голодать по крайней мере неделю; впрочем, было неясно, сумеет ли она проглотить хоть один кусок.
Но есть хотелось ужасно.
Антон Михайлович Ромашов не успокоился, пока Ада не выпила три рюмки водки — сам он лишь едва пригубил — и принялся за еду. Ел он быстро и много — было видно, что сильно голоден.
Русское народное лекарство сделало свое дело. Ада согрелась и перестала трястись, ее щеки порозовели. Она принялась жевать крепко наперченную бастурму, заедая мясо лавашем и зеленью, ломать хлеб, прихлебывать воду из высокого стакана.
Принесли горячее — здоровенную тарелку с Вавилонской башней из дымящейся баранины водрузили посередине стола. Ада немедленно ухватила большущий ломоть, полила его вкусным белым соусом из мисочки и чуть не заурчала от удовольствия.
Это была не просто еда, это был символ… чего?!
Никогда в жизни не приходилось Аде так бездумно подчиняться людям и обстоятельствам. Никто и никогда не брал на себя труд решать за нее, что делать, когда делать, каким образом делать и когда остановиться. Да и зачем? Всё равно она привыкла идти своей дорогой, работать, как лошадь, везти свой хорошо нагруженный воз, не прося помощи, не подпуская близко к себе, безукоризненно «держа» спину и лицо.
Каким-то непостижимым образом едва знакомый мужчина, сидящий напротив и с явным одобрением наблюдающий, как она с аппетитом уминает мясо, легко миновал все ее заграждения и укрепрайоны, прошел мимо сторожевых башен и даже не заметил их. Он что-то делал для Ады — зачем? зачем? А всё равно! Он не обращал внимания на ее бормотание — просто отмахивался от него. Он сам откуда-то знал, что ей нужно. Это было непривычно, возмутительно и бесцеремонно.