На двух скамейках по обеим сторонам подъезда сидели несколько старушек, из тех, кто, несмотря на жизнь в большом городе, чудом сохранили какой-то уютный и так быстро исчезающий деревенский облик. Перед двумя стояли детские коляски с их пассажирами, укутанными в одеяла по самый нос от холодного и сырого октябрьского ветра.
Голубев театрально посмотрел на часы, так, чтобы это заметили старушки, вздохнул и сказал:
— Вы не будете возражать, если я посижу минут десять с вами? Свидание у меня с приятелем, да приехал, видите, раньше.
Маленькая старушка, в белом аккуратном платочке, с печеным озорным личиком, сказала:
— Посиди со старушками, у меня-то сегодня свиданий не предвидится.
Подруги ее громко засмеялись, и в одной из колясок испуганно завозился младенец.
— Вот мой кавалер, весь день при мне. — Старушка привычно качнула ногой коляску, и внук столь же привычно утих.
— Опора Советской власти, — улыбнулся Голубев.
— Это кто же?
— Бабушки наши. Сколько миллионов этих карапузов поднимают. Ордена им давать надо.
— Это точно. Слышь, Петровна, орден тебе дать надо.
Петровна, грузная старуха с отекшим желтоватым лицом, хмыкнула:
— Хоть бы спасибо сказали… Мало за день навозишься, так и вечером они хвост трубой и помчались: «Мама, ты уложи Виталика!»
— Ну, а что бы ты без Виталика своего делала? — спросила первая старушка. — Сама, что ли, на танцы ходила?
— Так ведь почти в каждой семье так, — сказал Голубев, — закон жизни. Возьмите, например, ваш подъезд. Много ли молодых без бабушек обходятся?
— Иные и обходятся, — бойко зачастила старушка в белом платке. — Бабки-то еще не продаются, ни за наличные, ни в кредит. У кого есть, а у кого и нет.
— На нет и суда нет, — сказал Голубев. — Но в вашем подъезде…
— Да погоди ты с подъездом, заладил: подъезд да подъезд. Я тебе вот что скажу: ныне дитев воспитывать такое дело, что и неизвестно еще, кто кого воспитывает — ты его или оно, дите, тебя. Наш-то — восьмой месяц, а уже все понимает. Я думаю, потому что телевизор мы вместе смотрим…
«Пропало, — подумал Голубев, — теперь уже не остановить. Попытаться еще раз…»
— Я вижу, вы не просто бабушки, а бабушки-энтузиастки, но есть ведь, наверное, и такие, что не очень-то хотят помогать, — с надеждой сказал он, обращаясь к Петровне.
— Не все такие дуры, как мы, это точно, — вздохнула Петровна. — Вон у Ворскуновой-то Лизки из шестьдесят седьмой мать в месяц раз приедет, и то скажи ей спасибо.
— Так, наверное, она с другими детьми живет?
— Будет она жить, как же… Домик у ней свой за городом. Хороший, говорит, домик, только на шум жаловалась. Аэродром у них там, что ли. Говорит, прямо над крышей летают, видно даже, огоньки на крыльях мигают. По мне, самолет — он и есть самолет, а Прасковья, слышь, все марки знает. У нас, говорит, и «ИЛ» какой-то, номер не помню, не то пятьдесят два, не то шестьдесят два, и заграничные, американские… ба… бо… и другие всякие…